Павел Гольдштейн.
К оглавлению
МИР СУДИТСЯ ДОБРОМЗЛО И ДОБРО
Как один из сокровеннейших моментов Сущего воспринимается сон царя Соломона, в котором явился ему Господь Бог и сказал: "Проси, что дать тебе". И царь Соломон просит даровать ему, рабу Божьему, такое разумное сердце, которое чутьем могло бы различить, что есть добро, а что есть зло, дабы творить суд народу Божьему. За то, что Соломон не просил для себя ни долголетия, ни богатства, ни душ врагов своих, а просил только сердечного разума, обрел он великую справедливость и мудрейшее равновесие перед лицом мира сего. И вот он, мудрейший, высится среди людей, как пример для подражания всем тем, кто считают или собираются считать себя руководителями всякого рода объединений человеческих. Как жаль, что, стараясь осуществить вечные и глубокие принципы жизни, постепенно приобретая опыт, человек в то же время утрачивает свою молодость. В юности он зачастую бросает вызов этим принципам, ибо в первоначальном, естественном понятии о мире он не находит ничего загадочного, и все ему кажется необыкновенно просто, ясно и несомненно. В своих размышлениях он не допускает ничего такого, что выходило бы из сферы его личного опыта. Душа его впервые расправляет крылья, и он еще в ладу с ней до той поры, пока не погрязнет сам в скверне людского хамелеонства. Сторона внутренняя ему не видима, и он постигает чувства окружающих его людей через их внешние проявления, через оживление и пыл, которые людям так свойственно вносить в пустые споры, через внешне завлекательные активные жесты, активные речи и позы, которые его возбуждают и враждебно настраивают и отчуждают от всего, что просветляет душу, и он невольно, но все же дерзко, начинает сам попирать уставы и развитие того общества, к которому принадлежит. Нисколь не опасаясь впасть в ошибку, вообразив себя призванным и способным переделать все, созданное до его появления на свет Божий, он в окружающем его обществе видит только слепое производное тех или иных условий, зато себе всегда оставляет неограниченную свободу произвольных действий, не желая больше быть „избранным" и настаивая на своем праве быть как все. Именно поэтому совратители масс находят столько друзей и слушателей и послушников среди юных неокрепших душ. Есть хитрость делать из всех дураков: говорить не о том, что думаете. Нужно быть на очень большой высоте, чтобы осмотреться и уяснить себе, из чего рождается злая воля толпы.
Да, Соломон просил даровать ему такое разумное сердце, которое могло бы чутьем отличить правду от неправды. А правда ведь "где-то тут". Она всегда недалеко от нас. Но только чуткая интуиция может уловить ее, и лишь из рук в руки можно, не потеряв, передать ее.
«Помышление сердца человеческого зло от молодости его"1. Но изречено это Богом не в обвинение, а в оправдание человека, ибо хотя в побуждении и лежит причина зла, но побуждение не только רע, не только зло. Иудаизм уже изначала рядом с יהד отвел место יצר טוב и - доброму побуждению, влечению к добру. Слово это означает более широкое поле возможностей жизнесохраняющей и жизнетворящей силы. Но как противостоять неизбежному помышлению к злу, вызывающему в воображении тревожный призрак Каина, когда один брат перестает понимать другого, а у входа грех лежит, и в бесстыдной спеси влечение к нему? Конечно, не сетованиями и не минутными волнениями чувств могут быть преодолены муки мира сего. Конечно, не на почве общего невежества и не из корысти честолюбия совершится истинное, глубокое и тревожащее дух раскаяние. По-видимому, самый смысл добра осмысливается, когда рядом с возвышающими душу образами добра стоят предупреждающие и отталкивающие примеры зла. Душа овладевает в это время содержанием таких глубинных эмоций и ощущений, которые никогда не выходят на поверхность и которые становятся определителями чувств в бытие души. В этом смысле надлежит преисполниться самым глубоким пониманием сущности Божественного промысла над миром и отчетливо чувствовать присутствие тайны и в себе и в других людях. С глубоким пониманием человеческой природы наши вероучители ставили кающегося выше невинного, никогда не переживавшего того, что дало бы ему изведать и измерить бездны зла и высоту добра. И чем более вникаем мы в природу вещей, тем очевиднее нравственное воздействие Божественного Закона, освобождающего человека от всякого влечения к злу. Ответственность личности так велика, что добро никогда не должно быть исполняемо иначе, как ради него самого. Один писатель вкладывает в уста своего героя замечательную фразу: „Все лицемеры начинали с добродетелей, знак которых сохраняют навсегда". Эта мысль в эпоху вавилонского Талмуда наиболее резко формулировалась в изречении амора Рабба: „Кто делает добро по другому побуждению, а не ради него самого, тому лучше не родиться."2 К этому мнению в разные эпохи присоединялись и другие еврейские мыслители, возлагавшие все свои надежды на умаление зла в этом мире. Существует искренность сердца совершенно открытого, бескорыстно-приемлющего мир Божий, лелеющего то добро, которое выпадает ему на долю, и мужественно переносящего зло в себе и вокруг себя с твердым намерением положить ему предел. Но есть существа, которые за всю жизнь не испытали ни одного подлинного чувства, кроме жажды личной пользы в самом грубом ее выражении, существа, жаждущие как можно поскорее произойти и залезть на самый верх и потому выискивающие кратчайшие и легчайшие для того пути. У них есть своя особая логика, своя игра, при которой они считают вправе все остальное, кроме их хитрейших целей, считать анекдотом, рыночным товаром, сплетней. К успешному осуществлению их целей приводит сама жизнь, обстоятельства самые-самые будничные. „Все эти «мелочные лавочки»", - писал 60 лет назад русский философ Розанов, - из душ не вытрешь: все какие-то досады, гневы, самолюбия - грош им цена и минута времени". Тут-то и является ловкач перед общим мнением в маске и требует аплодисментов себе и даже более того. История старая и гениально описанная Достоевским в его пророческом романе „Бесы": „В смутное время колебания и перехода, - пишет он, - всегда и везде появляются разные люди. Я не про тех, так называемых „передовых" говорю, которые всегда спешат прежде всех (главная забота) и хотя очень часто с глупейшею, но все же с определенною более или менее целью. Во всякое переходное время подымаются эти люди, которые есть в каждом обществе, и уже не только без всякой цели, но даже и, не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение. Между тем они, сами не зная того, почти всегда попадают под команду той малой кучки „передовых", которые действуют с определенной целью, и та направляет их, куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается". Только нужно ли нам все это на Святой земле? Вот в чем вопрос! Неизбежно ли все это? Неужели нам всем не понять друг друга? Жажда видеть идеальное, правдивое – вечна в человеке, но не менее важно истинное отношение каждого к самому себе. Есть такая степень чувствительности, когда любое переживание превращается в муку. Однако, опыт всего человечества свидетельствует, что будем ли мы озираться кругом, или заглянем поглубже в себя, зло со всех сторон бросается нам в глаза. Перед реальной действительностью практической жизни стушёвываются приятные фикции оптимизма, тем более что по несчастью, гораздо легче не видеть добра, чем зла. Чувства и страсти так тесно связаны с низшею природой, что их правильнее рассматривать как патологическое явление. Где-то приходилось слышать или читать, что меры гения и страсти друг другу соответствуют. Думается, что разумнее - и вернее было бы сказать: не страсть, а энергия есть условие человеческого величия. Эта энергия должна быть направлена на истинное внутреннее сплочение, на желание видеть друг в друге сограждан Святой земли, а не обособленных людей некоего технического „мосада", о котором рабби Авраам Ицхак Кук писал, „что свет Бога, досвечивающийся до общества, тускл он там, в своей отдаленности так, что лишь темноты и пропасти повстречает отлаженное общество со всеми его широчайшими приспособлениями и богатыми культурными запросами, если вздумает оно продолжать свое жизнепрохождение при этом тусклом свете. Тогда обернется национальное назад, желая обстроиться в своей особой идее, но еще не решится оно обратиться и примкнуть к источнику своего существования, к Божественной идее. Тут-то и столкнется оно впервые с признаками слабости и старения. Механическая сила послужит еще какое-то время, будет еще подталкивать артельную машину, но тук жизни будет истощаться, сходя на нет и иссякая. А когда духовное восхождение обесценится, тогда потеряет и общее свою окраску. Личные запросы и потребности одного поднимут голову более чем это гармонически оправдано, и будут непомерно расти, доходя до произвола, а с ним грянет отчаяние и отвращение к жизни и действительности, искаженность в мыслительном порядке и... "ни истины, ни милости, ни Бога на земле".3
Мы должны здесь понять факт совершающегося чуда Исхода нашего на Святую землю нашу, ощутить дыхание силы Божьей. Сам Израиль не всегда понимал свое предназначение, и Бог снова и снова напоминает ему об этом.
Велика наша ответственность не только друг перед другом, но и перед всем человечеством, в том числе и перед миллионами тех людей, которые во мраке неведения служат слепым оружием чудовищным силам зла. Как бы трудно нам ни было в нашем горе от невозвратимой утраты родных нам людей, какую бы радость мы ни переживали от нашей победы над неисчислимыми силами зла, мы должны видеть одно: каждая линия нашей судьбы, каждый наш миг - предвидены и обусловлены Всевышним. К кому же еще мы можем обращаться за помощью? "Что нам сказать Тебе, восседающий на горе, и что нам поведать Тебе, обитающий в небесах? Ведь все явное и тайное ведомо Тебе!" Проповедь смирения воспринимается как отказ от борьбы со злом. Ведь вы видели все, как "Один из вас прогоняет тысячу; ибо Господь Бог ваш Сам сражается за вас..." Тут руки протягиваются к вечности. Поистине, сигнал тревоги в Судный день все перед нами расширил. Сейчас, глядя на небо, чувствуешь, что то, что есть - это Святая земля и небо над ней, это с нами, и мы живем только этим.
1 Бытие, א; 21
2 Берах, 17а
3 „Менора" №2 1973г Рабби Кук „Идея Божественная и идея национальная в человеке".