День рождения

Саша положил трубку.

Действительно, это было бы любопытно. Увидеть ее еще раз. После стольких лет. Любопытно и больше ничего. Никакой страсти в душе у него по отношению к Татьяне не было. Он знал это твердо. Да и раньше никогда ничего особенного не было между ними. Но все же, просидели четыре года за одной партой.

До этого, с первого класса Саша сидел один. Не то чтобы одноклассники его избегали. Нет, он равно был дружелюбен всегда со всеми. И может быть, сложилось так именно из-за этого, из-за того, что не было у него кого-то особенно близкого. Или может потому, что с детства он был всегда ленив, и не искал себе пару, и предпочитал свободу сидеть одному ни с кем не кооперируясь.

Он помнил тот день, когда Татьяна появилась в классе. Она вошла сразу после звонка, все уже рассаживались по местам, и воцарилась, почему-то, относительная тишина. Или это теперь так кажется Саше, что была тишина. Он до сих пор ясно помнит, как Татьяна вошла, быстро оглядела всех, и, не раздумывая, направилась к его столу. Встала рядом, взглянула вопросительно, а Саша лениво кивнул. С этого дня Татьяна осталась сидеть с ним. Другие пересаживались на разных уроках по-разному, но она своего места не меняла из года в год.

Потом она подружилась с девочками, потом за ней ухаживали. Татьяна меняла иногда подруг и ухажеров, но по-прежнему продолжала сидеть рядом.

Ничего не было между ними. Саше просто нравилось наблюдать за ней. Как она, задумавшись, рисует на полях своих тетрадей чертей. Как она сочиняет что-то и записывает, совсем не слушая урока. А потом вдруг, включившись, фыркает в кулак и, быстро откинув рыжие локоны, наклоняется к Саше и излагает ему шепотом какую ни будь убийственную остроту на тему урока.

И конечно немедленно следует: "Гринберг! Выйди вон!" Потому что даже самый тихий ее шепот каким-то непостижимым образом был слышен всегда всему классу.

Боря сказал, что она приезжает на какой-то конгресс и будет у него на дне рождении. Может, правда, пойти на это день рождение. Ведь и других он не видел уже много лет. Боря, вот - молодец, старается никого не потерять. Звонит регулярно всем одноклассникам, каждый год приглашает на встречу.

Саша освободился в тот день довольно поздно, и когда он пришел, все уже сидели за столом. Хотя и видно было, что только что началось застолье, тарелки еще не были наполнены, и только еще разливали. Все ребята обрадовались Саше, улыбались, спрашивали, как дела, подвигались, чтобы освободить место за столом. Принесли еще одну тарелку и рюмку, и ему тоже налили. Саше и самому было приятно видеть старых друзей, и было приятно, что все так рады ему. И он выпил со всеми за здоровье именинника и за встречу. И тут Боря всех обрадовал, и сообщил, что приедет Татьяна. И все еще больше обрадовались и зашумели. А Саша отметил про себя, что только ему, по-видимому, Боря сообщил об этом заранее, а для всех остальных приезд Татьяны был сюрприз.

Как приятно было снова быть снова здесь в этой комнате. На стенах картины Веры - Бориной жены. Несколько новых появилось, но все тот же Верин стиль чувствуется в них. Тот же тихий свет разлит. Как повезло Боре с женой. Мягкая и покладистая, и вместе с тем сильная, способная поддержать мужа в тяжелой ситуации.

Ребята стареют, но постепенно привыкаешь к этому, и кажется, что никак они не изменились. А вот Татьяна, которую не видел столько лет, интересно, как она ему покажется.

И тут она появилась.

Был краткий перерыв в трепе, в разговорах. Вдруг, момент тишины, и Татьяна в дверях. Вот такое свойство было у нее. Саша иногда задумывался, как так получается. Когда она начинала говорить, вдруг все замолкали. Если она входила, все вдруг останавливались и оборачивались к двери. Ясно, что сама Татьяна к этому усилий не прилагала. Иногда казалось, что это просто случайность. Но случайность эта повторялась из года в год, и вот - сейчас, через пятнадцать лет, все то же.

Нет, она не изменилась, почти совсем. Только чуть-чуть похудела, и посветлела как-то, потом Саша понял, что это от седины.

Все снова бурно обрадовались и, не сговариваясь, подвинулись и освободили ей место рядом с Сашей. И Боря сказал, устанавливая еще один прибор: "Всю жизнь за одной партой, куда вам теперь деться."

Вся жизнь! Всего-то четыре года. А после этого еще столько времени прошло. Сколько же прошло? Ну, во всяком случае, больше тридцати лет.

Все еще раз выпили за встречу. Татьяна вытащила несколько фотографий своих детей. Ребята разглядывали вежливо. Она сама интересовала их, а незнакомые дети, гораздо меньше.

Саша тайком посмотрел вниз, и точно, Татьяна сидела, как прежде, в школе, закрутив ногу вокруг ножки стула. Как странно, как будто-то ничего не изменилось. А ведь почти вся жизнь прошла.

* * *

Уходили толпой. Благодарили хозяина и хозяйку. Все предлагали подвезти Татьяну, но она сказала, что ей близко до гостиницы, и что пойдет пешком. И Саша пошел с ней, поскольку по дороге к метро. Беседа между ними шла странная, больше похожая на философский диспут.

- Какая разница, - сказала Татьяна, продолжая какую-то ранее обсуждавшуюся тему:

- Какая разница, о чем думает человек, который подает милостыню. Я думаю, что голодному, все равно, с каким намерением ему дали денег, главное, что он может теперь поесть.

Саша возражал:

- Но ведь, если намерения гнусны, из них не может выйти ничего хорошего. Человек, занимающийся благотворительностью, чтобы тешить свое тщеславие, становиться все хуже и хуже.

- А у нас говорят по-другому, сказала Татьяна:

- У нас говорят, что сердца тянуться за делами. Человек улучшается, делая добрые дела, даже, если совершал их и не с самыми лучшими намерениями. Конечно это не аксиома. Для этого, как минимум, нужно хотеть стать лучше.

Мелкий дождик начал накрапывать. Татьяне было заметно холодно в ее тоненькой курточке.

- Как странно, - она сказала:

- Никто не хочет рассказывать много о себе. Все только отшучиваются. Я бы только и говорила о своей жизни, о мыслях, о желаниях, о детях. Просто неудобно говорить слишком много. А ребята не хотят. Не понятно, почему. Только Боря, только он не изменился. А все остальные как-то закрылись. Знаешь, я чувствовала себя чужой.

Саша подумал, что, наверное, она всегда была отчасти чужой в классе. И потому, что пришла в седьмом классе, когда все уже сдружились, свыклись друг с другом, и потому, что была сильно на всех непохожа, всегда в каком-то собственном мире витала. И вот сейчас, он чувствовал, что все, что так хотел ей сказать, все слова, которые готовил и, несмотря ни на что надеялся высказать, все бесполезно. Она слушает и улыбается. Но мир ее далек от него, непостижим и недоступен.

Они попрощались у входа в гостиницу. Саша повернулся и пошел в сторону метро. Он думал, почему получилось, что жизнь так сильно удалила Татьяну, что уже и общего языка с ней не удается почти найти. Возможно, если бы раньше, какая-то значительная встреча, или событие, повлияли на нее, может, сейчас они могли бы быть единомышленниками. А теперь поздно.

Но все равно, интересно было на нее посмотреть.

- Отец! Подайте Христа ради.

Нищий, бомж какой-то, протягивал Саше руку.

Отец Александр, вытащил рубль, положил в протянутую руку и, привычным жестом перекрестив просителя, стал медленно спускаться по ступенькам в метро.

* * *

Татьяна поднималась на лифте в свой номер.

Как интересно, - рассеянно думала она, - думала ли я, прежде, что буду жить в этой гостинице хотя бы день. Как все переменилось. И вот Саша. Кто думал, что из него получится монах? Почему именно такая дорога его привлекла? Аскетизм, это понятно, это привлекательно, это дает силы. Но, с другой стороны, как можно пренебречь Божественным в природе, признать существенным только жизнь духа, а все остальное перечеркнуть и отнести к порочным соблазнам? Каждый идет своим путем, и понять это, по-видимому, невозможно.

Татьяна вошла в номер. Ее подруга - Шарон, сидела в ночной рубашке и пыталась безуспешно найти что-то интересное по телевизору. По всем программам показывали всякие страсти - погони и убийства.

- Привет, - сказала Шарон: - Ну, как было?

- Нормально, - ответила Татьяна, размышляя, стоит ли вообще что-то рассказывать.

- Ну, слава Богу. Завтра с утра - домой. Уже сил нет ждать.

Татьяна взяла пижаму и отправилась в душ. Теплая вода, это хорошо. Все хорошо. Все было нормально. Завтра домой. И тут на столике просигналил мобильник о том, что сообщение принято.

И вот, наспех вытершись, мокрыми ногами по ковру бегом, к телефону. Как будто чувствовала - что-то не ладно. Дина пишет: "Хези легко ранен, уже дома".

И что делать, куда бежать? Все равно уже завтра утром самолет. И отсюда сделать ничего нельзя. И "легко ранен", это может быть все что угодно, просто значит уже нет опасности для жизни. Почему же не пишут в чем, конкретно, дело! Стала дозваниваться домой, и без толку, было занято, потом никто не отвечал.

Татьяна села и заплакала. Если бы надо было сейчас бежать и спасать, если можно было хоть как-то приблизить отъезд, она бы побежала, пробилась, нашла способ добраться до дома. Но все равно, завтра с утра уезжаем, а сейчас делать нечего, вот сиди и плачь.

И она послала сообщение домой - Дине: "Напишете подробнее, как ранен."

И получила ответ: "Ну, в порядке все. Не можем найти сахар для пирога - ты куда спрятала?"

Да, действительно, наверное, ничего страшного такого, если спрашивают про сахар, и вообще.

Шарон обняла ее за плечи, и сидела рядом. И почти ничего не говорила.

Татьяна закуталась в одеяло, смотрела в окно на хмурое и темное московское небо и думала, что вот уже завтра она будет дома. И слезы потихоньку высыхали.