Воспоминания о чуде
Солнце еще не поднялось над горами Моава. Был тот ранний час, когда почти невозможно различить между белым и голубым цветом, когда предметы еще не обрели своей дневной устойчивости и объемности. В этот час открываются ворота города, и крестьяне выходят на работу в поля и сады. Вмести с ними, из ворот города Йерихо вышла женщина. У нее не было ни осла, ни сумки с дневной провизией, и путь ее очень быстро разошелся с путем крестьян. Она свернула налево, следуя за изгибами ручья, дошла до ущелья и двинулась в гору дальше, вдоль берега ручья.
Лицо женщины было прикрыто, но по стройности фигуры и легкости походки, она казалась молодой. Поднималась она вверх по ущелью и что-то напевала про себя, иногда повторяя строчки, как бы не уверенная в правильности их, то ли вспоминая, то ли сочиняя на ходу. Большие птицы парили в светлеющем небе над ущельем, и силуэты горных козлов временами вырисовывались над каменными грядами. Иногда женщина спускалась к ручью и шла по воде, а потом снова возвращалась на еле видную тропинку.
В некоторых местах ручей образовывал водоемы, и около одного из таких водоемов, скрытых, почти со всех сторон, от постороннего глаза, женщина остановилась. Она скинула сандалии и платье, и зашла в холодную и прозрачную воду. Размер водоема позволял ей немного проплыть, и она некоторое время плавала и ныряла в прохладной воде, после чего вылезла, оделась и присела на камень. Некоторое время она просто сидела и слушала шум ручья и смотрела на растения и цветы, растущие по его берегам. Потом к шуму ручья примешался звук шагов - скользящих и катящихся под ногами камушков и откуда-то сверху появился загорелый мальчишка. Он приблизился к женщине и приветствовал ее:
- Мир тебе госпожа.
- Мир и тебе Хилик Гиргаши. Как здоровье отца?
- Не на что пожаловаться, довольно здоровья и сил. Отец решил, что мы должны уходить отсюда госпожа.
- Важная новость. Но трудно поверить, что старый Гиргаш испугался.
- Нет, конечно. Но он уверен, что теперь спокойной жизни придет конец. Жрецы, говорит он, морочат голову правителям, и вещают им только то, что приятно услышать. Мой отец не держит жрецов, он сам знает, какова воля богов. Он говорит, что боги дают нам прекрасную возможность переменить судьбу и надо ей воспользоваться.
- Но, вы могли бы остаться, признать новую власть, и жить спокойно.
- Мы не хотим над собой ничьей власти. Гиргаш утверждает, что боги пошлют нам другой удел, если мы стронемся с места. Отец говорит, что на свете много пастбищ для скота. Мы разобьем шатер на новых землях. А кто хочет сражаться, пусть сражается.
- Жаль будет расстаться с вами. Не так уж много мудрых людей в нашей земле. А твой отец мудр.
- Он просил передать, что приглашает госпожу присоединиться к нам. Он еще просил передать моему брату Хелеку, что он зовет его вернуться и уходить с нами.
- Честь для меня. Но вряд ли из этого что-то выйдет. Ведь у меня есть родители сестра и брат. И не так просто стронуть их с места. А Хелеку, брату твоему, я передам, что вы уходите, постараюсь уговорить его вернуться. Но ты же знаешь, как он упрям. Он верный слуга и заботится обо мне больше, чем я того стою.
Женщина засунула руку в складки платья и вынула маленький кинжал, с узорчатой ручкой.
- Вот возьми от меня на память.
Юный Хилик взвыл от восторга и, протянув руку, осторожно взял кинжал. Он был так счастлив, что сначала даже забыл поблагодарить. И лишь потом поклонился и сказал:
Спасибо Госпожа, я сохраню это на память о тебе. И знай, с врунами я точно решил теперь разделаться, придется им закрыть рот.
- О каких врунах речь?
- Да среди пастухов, врут всякое про тебя госпожа. Ты верно и сама слыхала. Говорят, что ты колдунья. Я никогда и не верил. Но раньше помалкивал. Теперь же мы все равно уйдем скоро, я их напоследок вздую.
Женщина смотрела на него задумчиво и улыбалась.
- Не стоит того, пусть болтают. Они меня боятся, потому что совесть нечиста. Так пусть боятся, пусть зовут колдуньей, мне все равно.
- Но наверное, все-таки ты умеешь кое-что? Не просто так тебя боятся. Ведь это правда, что тебе уже очень много лет, а ты выглядишь как молодая девушка.
- Ну, кое-что я умею, например, я прикрываю лицо, когда выхожу из дома, и солнце не сжигает его. И еще я умею мечтать. Иногда мне кажется, что пока ты мечтаешь, остаешься молодым.
- Мечтать это ерунда, это каждый умеет.
- Ну и о чем же ты мечтаешь?
- Я хочу быть сильным таким, что бы никто не рискнул сразиться со мной. И я бы поехал далеко - далеко, и нашел там принцессу невиданной красоты, и женился бы на ней. И у нас бы были пастбища, которые невозможно объехать и за неделю, и стада скота, и работники, и много детей.
- И если бы все это у тебя было, о чем бы ты мечтал?
- Не знаю...
- Ну вот, когда все это у тебя будет, ты начнешь стариться.
- А о чем мечтает госпожа?
- Я может, тоже мечтаю выйти замуж за принца.
- О, госпожа, говорят, что многие из царей были бы счастливы, сделать тебя царицей, но ты не соглашалась никогда.
- Велика ли честь, быть царицей в наших местах. Каждое царство размером с наперсток, но каждый мнит себя, по меньшей мере, фараоном. Что они стоят все эти цари. За небольшим исключением, ничего.
- Значит все-таки есть такие, которые стоят чего-то.
- Да, твой отец, например, и есть еще один, но о нем не стоит сейчас упоминать. Он дальний родственник мой, и хороший человек. Но мне с ним сойтись не судьба...
- Где же тогда твой принц?
Женщина опустила голову, а потом еще раз улыбнулась.
- Есть у меня и другие мечты. Я мечтаю, что когда-нибудь открою свиток и запишу в него все свои песни.
- Но это ведь так просто сделать.
- Нет, не просто. Ведь свиток может истлеть. Только, если песни настоящие, он не истлеет никогда. А пока мои песни не достойны свитка, стоит ли их записывать.
Иногда я мечтаю о том, что придет время, и на земле прекратятся войны, и все простят друг другу обиды и будут друг друга любить. А иногда я мечтаю о том, что бы этот гнусный город Йерихо был стерт с лица земли, как Сдом и Амора, и все злодеи погибли в страшных мучениях.
Женщина говорила спокойно, но мальчишка поежился слегка и сказал:
- Ты странная госпожа, но я все равно тебя не боюсь. Я верю, что нам ты не хочешь зла.
- Нет, вам не хочу. Счастливого пути, и передай привет отцу.
Хилик быстро исчез за грядой камней, а женщина взглянула на поднимающееся над горами солнце и, задумавшись, отправилась в обратный путь. Теперь она уже не напевала, и изредка обращая взгляд на восток, думала о тех, кто расположился станом невдалеке от города. Чем они сильны? Что будет теперь с городом Йерихо и со всем остальным городами?
Колдунья, полоумная подруга,
Все повторяешь, страх в душе тая:
"Пускай все получают по заслугам,
Ведь это их вина, а не моя..."* * *
- Доброе утро Хелек!
- Какое тут утро, когда уже день на дворе, и гостей понаехало, а без госпожи тут ничего не решишь. Споры и свары.
- Что же за споры и свары в нашем тишайшем доме?
- Господин Безека привез с собой жрецов, а я ему вежливо, как госпожа велит, сказал, что в нашем доме жрецов не принимают, чтобы расположил их на другом дворе. Ведь не обделен город Йерихо постоялыми дворами. Господин же на это изволил ругать меня плохими словами. Но Хелек был тверд, и закрыл перед ними ворота. Теперь как бы не стал он о нас говорить всюду гадости. Лучше бы ты сама была с утра дома и умилостивила его ласковыми словами, а не бродила, как дикая коза по горам.
- Брось Хелек, мало ли о нас гадостей говорят повсюду, поговорят и забудут, а Господин Безека, как не зол, все равно вернется сюда, где же ему еще услышать новости. Ведь не отдать долг вежливости царю Йерихо он ехал сюда, а разнюхать, что говорят другие цари про Израиль, узнать, что слышно тут близко к границе. Кто же еще, кроме него пожаловал?
- Явин, молодой царь Хацора заезжал. Сейчас отправился к царю, а после вернется ночевать. Еще прибыли Господин Двира и Князь Гивонский, Иска подала им еду и питье.
- Ну, я тотчас выйду к ним, только переоденусь.
В большой зале с двумя узкими окнами, одно из которых выходило в проулок, а второе во двор, возлежали за трапезой двое. Царь Двира был высок и молчалив, внимательно слушал, все, что говорил ему его собеседник, но мнение свое не высказывал. Может быть, он был сдержан от природы, а может быть, считал унизительным для себя спорить с сомнительным аристократом, явно не из царского рода.
Князь же Гивонскиий ел и пил за двоих, и разглагольствовал обо всем на свете.
- Не кажется ли уважаемому Владыке Двира, что это наглость со стороны некоего, кочевого народа посылать письма с ультиматумом местным владыкам. Воля богов! Мои жрецы тоже знают волю богов! На деле все решает сила. Я, конечно, понимаю, что есть у них некоторая сила, знаете ли, кочевники иногда бывают очень опасны. У них нет ни дома, ни поля, и им нечего терять. Но вот если бы мы объединились, то ясно, что против такой силы им просто не устоять. Что скажет на это Царь Двира?
Царь Двира хранил молчание, только еле заметно пожал плечами.
- Ага, ну понятно, Двир силен и уверен в себе, и не нуждается в сомнительных союзах. Ну-ну. А как вы думаете, вот то, что они пишут, что, кто хочет, тот может остаться под их властью, ведь не стоит доверять, а? Когда у тебя власть, то с бывшим врагом не церемонятся. Как вы думаете царь?
И снова царь Двира не ответил, а наследный Князь Гивонский налил в свою чашу еще вина, но не успел выпить. Увидев входящую Рахав он приподнялся и склонил голову в знак приветствия.
- Божественная Рахав, ты, и только ты можешь сказать последнее слово в нашем споре.
Царь Двира поморщился. А князь Гивонский продолжал:
- Все встревожены, все озабочены, никто не знает правды. Царь Йерихона смеется над угрозой, а гиргаши сворачивают свои шатры. Что ты скажешь мудрая Рахав, стоит ли это кочевой народец, что бы о нем задумываться?
Рахав улыбнулась и ответила:
- Мудрость женщины не идет дальше ее дома. В войнах разбираются воины. Победу боги даруют тому, кто ее заслужил.
Князь опустил голову и задумался. Но потом, как бы стряхивая невеселые мысли, он снова потянулся к своей чаше, поднял ее и провозгласил:
- Давай-ка лучше выпьем, очаровательная Рахав, за нашу встречу с тобой и забудем на время все остальные тревоги.
Он запрокинул кубок, выпил и оттер усы. В это время отворилась дверь, и вошел молодой человек. Он низко, но с достоинством поклонился присутствующим и приветствовал их.
- А, Явин Хацорский пожаловал - воскликнул князь. - Мир тебе, и счастливого правления. Любезен ли был с тобой всеми нами уважаемый Владыка Йерихо?
- Царь был просто переполнен любезностями. Он так рад видеть меня на престоле, так скорбит по поводу кончины моего отца, как будто он был его братом. Потоки патоки. А по делу ничего. Все мои предложения он поднял на смех. Царя Йерихо кто-то лишил разума, он не видит опасности, которая перед его носом.
Тут заговорил Царь Двира. Он презрительно скривил рот и заметил:
- Ну, может быть, когда станешь бывалым вином Явин, ты тоже научишься смеяться над опасностью.
Явин вспыхнул, рука его дернулась к кинжалу, но он быстро взял себя в руки и ответил спокойно.
- Я два дня ездил вдоль долины Иордана. Мои разведчики побывали вблизи Израильского лагеря. Я знаю, о чем говорю, когда говорю об опасности. Но в одном вы правы. Смеяться у меня есть основания, от меня эта опасность пока далека. Я вернусь домой и издалека посмотрю, как противостоят ей опытные воины.
Сказав это, царь Хацора повернулся и вышел. А Рахав присела на ложе, взяла в руки невель и стала в задумчивости перебирать струны.
* * *
Есть тип женщин, которые не теряют с возрастом свою красоту. Морщины и другие приметы старости почти не заметны на их лице. А красота истинная все более явной становиться с годами. Как будто в молодости она была скрыта за некоторой завесой юности и простой привлекательности. И когда это все исчезает, остается красота в чистом виде. Кто-то, когда-то сказал, что к старости внешность человека в большей мере соответствует его душе. Если это верно, то проявление красоты в старости, возможно, свидетельствует о праведности духа.
Пожилая женщина, красивая этой величественной красотой, с которой годы не могли ничего поделать, сидела в своем покое и занималась обычной своей работой - пряла лен. Бесшумным шагом вошла служанка, склонилась и сообщила: "Ваша дочь пришла, госпожа." Хозяйка милостиво кивнула и ответила: "Пусть войдет".
- День добрый мамочка.
- Свет твоему дню доченька. Радость видеть тебя, не часто ты мне доставляешь. Все ли благополучно в доме твоем?
- Похоже, дом мой катиться в бездну, вместе со всеми домами в этом городе. Никто, как будто этой бездны не видит, все пашут и сеют, как будто ничего не происходит, но многие ли вкусят от плодов нового урожая?
- Рохи, сердце мое, это ведь совершенно на тебя не похоже. Ты, которая никогда никого не боялась, сейчас трепещешь перед этой горсткой кочевников?
- Нет, мамочка, я не боюсь. Я просто вижу, что будет. Я чувствую, пришла, наконец, пора возмездия. Они беспечны, злодеи, боги отняли у них разум. Но это не орды кочевников, это наказание приходит. Тот, кто хочет видеть, тот видит, как море расступается перед избранным народом. Боги выбрали их, чтобы нас покарать. А мы трепещем, но делаем вид, что страха нет, что наказания нет, что не было преступлений. Они думают, что нет справедливого суда, но он есть. Раньше или позже он приходит этот суд. И тот, кто сидел и молчал, и покрывал злодеев, тоже погибнет вместе со всеми.
- Ну, о тебе-то не скажешь, что ты сидела и молчала. Мало кто не боялся попасть к тебе на язык. Милость неба, и глупость человеческая спасают тебя, а не то, давно бы тебе милая не быть в живых и за твой язычок, и за твое общение с приезжими царями.
- Слова, слова, все, что я делала, только ругалась. Не в моих силах было спасти кого-нибудь. Не знаю, зачем боги сохранили мне жизнь. Может, чтобы я сделала что-то большее, но что в моих силах было сделать?
Послушай мама, еще не поздно сбежать. Я никого другого не могу спасти, но может быть, мы, наша семья, соберемся и уедем. Старый Гиргаш зовет нас собой.
- О, это никак не выйдет, милая. Я-то могу хоть сейчас все бросить и уйти, но твой отец не сможет сняться с места. Он не бросит свои поля и свой лен. Все это ничего не стоит по сравнению с жизнью, но твой отец уже стар и не сможет снова скитаться по чужим землям. И в любом случае, мое слово ничто для него, мне не стоит даже пытаться его уговаривать. А я не брошу его. Если суждено погибнуть, так умрем вместе.
В молодости, конечно, он много ездил, возил ткани в Шалем и в Хацор. И ведь там, в дороге, в окрестностях Шалема он и встретил меня. Ну, это я тебе сто раз рассказывала, как мы пришли с сестрами к колодцу, и как он подарил нам всем покрывала.
Поговори со своим братом. Может он согласиться стронуться с места. Хотя не знаю. Я никогда не навязывала детям свою волю. И никогда не хотела. Но даже, если бы и хотела, разве вы бы стали слушать меня? Каждый идет своим путем в жизни и держит сам ответ за свои дела.
- Я попытаюсь поговорить с братом. Если бы только он согласиться выслушать меня. Он бы мог уговорить отца, ведь к его словам отец всегда прислушивается.
- Попробуй доченька, но ты знаешь, жизнь не так уж важна для меня, чтобы суетиться так много. Собственно, раньше я и о тебе думала так же. Ты всегда делала, что хотела, не задумываясь ни о какой опасности.
- Да мамочка, ты права. Просто Гиргаш предложил мне сегодня свою помощь, и я подумала, почему бы и нет. Но без вас я не двинусь никуда.
Рахав встала и поклонилась:
- Я пойду мамочка. Многие собираются у меня сегодня, нельзя надолго оставить дом, хотя, на Хелека и можно во всем положиться. Но ведь надо еще тесто замесить, и гостей приветствовать самой. Будь здорова.
***
День клонился к вечеру. Темнота наступала быстро, когда солнце закатывалось за горы. Реальность дня пропадала. Сумерки готовы были отражать только общие контуры и очертания предметов, но исчезали цвет и глубина. В доме Рахав в своей комнате Явин расположился на полу перед сидящей на ложе Рахав. Голова его покоилась на ее коленях. Светильник еще не был зажжен, и темнота постепенно заполняла комнату. Молодой царь Хацора поднял голову и обратил свои глаза к женщине, сидящей на его ложе. Рахав не смотрела на него, ее взгляд был туманен, а мысли блуждали далеко.
- Рахав, послушай меня, я говорю сейчас серьезно. Я уже взрослый и я царь. Поедем со мной, что ты потеряла в этом проклятом городе? Вечные гости, у каждого свои претензии, что тебе в них. Я буду любить тебя так, как никто из них не умеет. Ты будешь даже больше, чем царица. Я готов быть твоим рабом, положить к твоим ногам все мое царство.
Ты должна понять, что теперь оставаться здесь - просто опасно. Все эти цари, надутые болваны. Они пыжаться и боятся показать свой страх. И каждый готов обмануть и предать соседа в любой момент, и знает, что и его обманут и предадут при первой возможности. Если бы боги не лишили их разума, они бы объединились и отвратили беду от своих ворот. Но я предвижу, как завтра все эти царства, как дом из песка, развалятся при первом дуновении ветра. Поедем со мной Рахав, ведь все они не стоят даже твоего мизинца.
Рахав вздохнула, взглянула на Явина и ответила мягко, но непреклонно:
- Хватит желать несбыточного. Я никогда никому не принадлежала, и тебе Явин не буду принадлежать тоже. Ты милый мальчик, и хороший царь. Позаботься о своем народе, и найди себе красивую и молодую жену. А мне слишком много лет, чтобы ты сокрушался и тосковал обо мне. Ты мог бы быть мне сыном, поверь это правда. А что касается опасности, то, что же делать, в этой жизни все получают по заслугам. Если я заслужила смерть, то умру вместе со всеми.
Через окно, со двора проникли звуки, которые свидетельствовали о том, что кто-то еще приехал. Хелек приветствовал кого-то с нотками уважения в голосе, что было для него совсем не характерно. Характерны для него были как раз сварливые интонации. Поэтому Рахав провела рукой по волосам Явина, извинилась, встала и вышла из комнаты.
Малки, ее двоюродный брат стоял в дверях. Высокий, занимающий весь дверной проем, с длинной бородой и с длинными, курчавыми волосами, настолько светлыми, что в них сильная седина была почти не заметна. Рахав подобрала свои волосы и поклонилась низко:
- Мир тебе Священник Всевышнего, я счастлива, что судьба привела тебя сегодня под мой смиренный кров. Омой же ноги и руки и преломи хлеб. И если ты хочешь, мы подадим все тебе в комнату, а нет, так проходи в зал, хотя сегодня много гостей и много суеты.
Малки улыбнулся широко:
- Я рад видеть тебя сестричка, хорошо, что ты жива и здорова. Я уж и не знал, застану ли город Йерихо на своем месте. Сейчас буду готов и приду в зал, хочу знать что говорят, что думают твои гости. Но потом, приходи ко мне, я хотел поговорить с тобой о тебе.
В этот момент вошел Хелек, который уже разгрузил осла и нес на плече дорожную сумку Малки. Он безмолвно пригласил Малки следовать за ним и повел его в комнату. Рахав же осталась стоять некоторое время, как бы задумавшись, а потом, тряхнула головой и отправилась в зал, проверить все ли в порядке.
И действительно, не все было в порядке. Адони Безек, который утром устроил своих жрецов по соседству, и вернулся после этого в дом Рахав, стоял посреди залы, и вещал оскорбленным тоном:
- Я считаю, что это хамство господа. Почему уважающий себя царь не может держать свою свиту рядом с собой. Где это видано, что бы отказывать в постое жрецам. Ну, известно, что у этих жриц Астарты вечно конфликты с остальными жрецами, они считают себя высшей кастой, эти бабы. Но они должны все знать свое место. И в любом случае, я сейчас своими глазами видел, что жрец Шалема въехал в ворота и этот сварливый щенок, здешний слуга ни слова не возразил. Если уж есть такой запрет, в этом доме, то пусть он распространяется на всех в равной мере.
Царь Безека оглянулся и увидел Рахав, стоящую в дверях. Она молча слушала, но было в ней всегда что-то такое, что все дрязги и споры смолкали под ее взглядом. Царь запнулся и замолчал. И тогда Рахав поклонилась и сказала:
- Я очень сожалею о причиненных неудобствах, и прошу прощения. Но таковы правила моего дома. Досточтимый царь ошибается, я много лет уже не имею никакой связи с жрицами Астарты, и мои правила распространяются и на них. Ни один жрец не переступает порог моего дома, кроме того, кто является моим родственником, и это единственное исключение. Согласитесь, что родственные обязанности способны отменить многие правила. Малки сын Цедека - мой близкий родственник, и я не могу отказать ему в крове.
В этот момент, сам Малки вошел в зал, и приветствовал легким поклоном возлежавших за трапезой. Иска, которая до этого сидела на своем возвышении тихо, и только иногда прикасалась почти беззвучно к струнам, запела, подыгрывая себе на невеле, одну из любимых всеми песен. Малки присел на ложе, вошел Хелек и поднес ему еду. Разговоры в зале возобновились.
Поздно вечером, когда все гости разошлись по своим комнатам, и Рахав и Хелек кончили прибирать в зале, Рахав сказала ему:
Слушай меня Хелек, не туши сейчас светильник, а возьми его и проводи меня в комнату Малки. И поставь там светильник и останься сам. Все время нашего разговора не покидай комнаты.
С удивлением взглянул Хелек на свою госпожу. Он проворчал что-то про масло, которое и так скоро приходит к концу, но взял светильник, и двинулся за Рахав. Она же вытащила платок, покрыла им голову и после этого они вмести вошли в комнату Малки Цедека, священника Всевышнего. Сам Малки стоял, закутавшись в покрывало и обратив лицо в сторону Шалема.
"Подождем" - сказала Рахав и присела, а Хелек поставил светильник, отошел в угол и стал там чего-то прибирать и перекладывать. Через несколько минут Малки откинул покрывало и обратился к Рахав:
- Благословенна будь сестра моя. Жизнь твоя тяжела, в ней много забот. Как жаль, что я мало чем могу помочь. Но я все время помню о тебе, и прошу у Всевышнего милости для тебя.
- Да, я тоже часто о тебе вспоминаю. Особенно те годы, когда мы оба были детьми и мы с мамой летом гостили у твоего отца в Шалеме. Какой там воздух, и как прекрасны были рощи, в которых мы гуляли. Наверное, я сегодня эти места бы уже не узнала, ведь деревья тоже растут и умирают.
- Ну, ведь ты была у нас и после этого, когда ты сбежала от жриц Астарты. Целых полгода жила.
- Ты знаешь, я почти не помню этого периода жизни, детство всегда вспоминается мне гораздо более ярко. Может, потому, что я тогда была счастливее. Но все равно, вся эта история с побегом была много лет назад, да и в рощах мы с тобой тогда не гуляли.
- Рохи, поверь, ты всегда была мне сестрой. Все что связано с тобой очень дорого мне. Может за грехи мои, а может по другой причине, что скрыта от меня, не нашел я ту, что могла бы стать мне подругой и женой. И нет у меня наследника, и не знаю я, кто станет служить после меня службу на священной горе Мория. Нет у меня своей семьи, а вы мне ближе всех. Я приехал, чтобы забрать вас с собой. Всякий, чьи глаза открыты, и уши не заткнуты, видит, что надвигается кара на эту землю. И в час, когда Всевышний изольет свой гнев на Йерихо, как некогда на Содом и Амору, станет ли он разделять правых и виноватых? Не лучше ли отдалиться от опасности. Почему бы семье твоей матери не найти пристанище под кровом ее отца?
Рахав улыбнулась и ответила:
- Спасибо за честь Малки. Счастье для меня было бы последовать за тобой. Но я говорила сегодня уже с матерью, она не может повлиять на отца, а тот не готов сдвигаться никуда.
Пыталась я говорить и с братом. Обычно, ты знаешь, он не поддерживает со мной отношений. Он большой праведник и не может мне простить, что я пошла по дурной дорожке. По его мнению, уж лучше мне было тогда умереть, но не позорить семью. Вчера же брат меня принял и даже выслушал, но он также непреклонен как отец. Он говорит, что невинные не страдают за грехи злодеев, что пусть трепещет тот, на ком есть вина, а праведник может спать спокойно и положится на волю Неба.
Я бы хотела, чтобы ты забрал мою сестру, но не знаю, согласиться ли она. Она так привыкла ко мне и к дому. И в новом месте ей будет трудно. Ты может, слышал, что глаза ее ослабли, и она не видит света дня. Иногда мне кажется, что вместо этого она видит другой свет и понимает больше, чем остальные люди.
Спасибо тебе за заботу Малки. В любом случае, лучше тебе быстрее возвращаться домой, здесь и вправду стало опасно. Уезжай и молись за нас. Если поедешь завтра до света, я провожу тебя, все равно я каждый день хожу окунаться в ущелье Прат.
Священник Малки протянул руку и благословил Рахав, а она низко склонила свою голову, принимая благословение, а потом повернулась и вышла. А за ней бесшумно, как тень выскользнул со светильником верный Хелек. Он вопросов не задавал, задул свечку и отправился спать.
Рахав же, услышав звуки невеля из зала, сначала зашла туда. Иска сидела на полу и играла грустную и незнакомую мелодию. Рахав подошла к ней, обняла и села рядом. Слабый свет заходящей луны еле-еле освещал комнату. Они сидели и молчали, и Рахав слушала эту мелодию, в которой была и грусть, и боль и надежда на спасение, несмотря ни на что. Она думала, как удивительным образом эта мелодия подходит к тем словам, которые она сочиняла утром. Мысленно она пела их и сочетала с мелодией, но вслух еще боялась произнести.
Потом месяц закатился, и стало еще темнее. И Рахав сказала сестре:
- Иска, дорогая моя, ты знаешь как ты мне дорога, и как я тебе благодарна, за твою любовь ко мне и твою помощь. Но сейчас, ты должна понимать это не хуже меня, гибель надвигается на наш город. Не лучше ли тебе уйти вместе с Малки Цедеком? Я не могу бросить мать, и я, может, и заслужила наказание за все мои дела. Но я хочу, что б ты жила. Послушай меня, уезжай завтра с ним.
Иска перестала играть, засмеялась и ответила кратко:
- Нет Рохи, я останусь.
Потом она снова начала играть, но теперь мелодия была гораздо более веселой. Иска долго молчала и только играла. Одна мелодия перетекала в другую, но ноты грусти, которые в них звучали иногда, только оттеняли радость и счастье жизни. Потом Иска, не переставая играть, продолжила разговор:
- Я знаю Рохи, ты не боишься, и я не боюсь тоже. Небо с нами всегда, что бы не случилось. Придут страшные дни, но нам нечего терять. Кто поймет пути провидения, кто узнает день своей смерти? Живи и радуйся, пока живешь, и не гневи Небеса. Вся жизнь моя была с тобой, и под конец мы останемся вместе, даже, если это взаправду конец.
Рахав слушала и снова удивлялась, насколько это все похоже на то, что она думала сама, и на те стихи, которые слагались у нее утром. Она поцеловала Иску и отправилась спать, и на душе у нее было совершенно спокойно.
***
На следующий день в доме Рахав было все так же много гостей. Рахав месила тесто, пекла хлеб, встречала и провожала, Хелек прибирал за всеми, навьючивал и разгружал ослов, и все время ворчал что-то под нос. Накануне Рахав уже передавала ему приглашение его отца, уйти вместе со своим народом, на что Хелек только фыркнул и вообще ничего не ответил. Теперь, заметив, что он все время ворчит, Рахав решила еще раз поговорить с Хелеком. Она убеждала его, что ему нет никакого смысла оставаться, что слугу какого ни будь, она спокойно сможет себе найти. Что у него впереди большая жизнь, и что правильно для него будет оставить ее и соединиться со своим народом. На все ее увещевания он только фыркал, а под конец заметил загадочно: "Надоели дураки". Рахав не очень поняла, по поводу чего это было сказано, но отстала.
Иска подавала на стол и развлекала гостей игрой. Зала гудела от разговоров. Цари и посланники вели длинные разговоры, старались разузнать побольше и сказать поменьше. Никто из них не верил своим соседям, а только и думал, как бы их подпоить, перехитрить и подставить. Хотя внешне все выглядело благопристойно. Иска приносила все новые кувшины вина, легко двигаясь в знакомом пространстве и улыбаясь всем. Со стороны вообще было незаметно, что она слепая.
После полудня Рахав присела вместе с Иской на возвышение в зале, и они стали играть вместе. Разговоры немного стихли. Трепет ли прошел среди смелых воинов, или мелодия надежды тронула их, или просто по привычке замолкли они, когда Рахав тоже начала играть. Мелодия длилась, а Рахав все не решалась запеть. Что им этим царям ее стихи. Не для них она их сочиняет. Но тогда для кого? Ни для кого, просто невозможно удержать это в себе.
В комнату вошло еще два гостя. Иска хотела встать, но Рахав остановила сестру и пошла сама обслужить гостей. Она поднесла им воду для омовения и наблюдала внимательно, как они омывают руки. После этого она подала им хлеб, травы и кислое молоко. Вышла еще раз и сказала как бы невзначай Хелеку:
- Принеси новым гостям сухих фруктов, а вина не давай.
Хелек только кивнул, он давно привык, что хозяйка лучше знает, кому и что подавать.
Когда Рахав вернулась в зал, Иска все еще играла, новая мелодия звучала и не кончалась. Пришедшие последними гости ели и тихо разговаривали между собой. Рахав снова взяла в руки невель. Теперь она решилась, и хоть она знала, что стихи эти еще не созрели окончательно, что надо было их еще раз прочесть и поправить, но не могла больше сдерживаться, провела несколько раз рукой по струнам и запела.
Ты на земле и Ты над звезным светом,
Страх пред Тобою нас лишает сил,
Настанет час – всех призовут к ответу,
Кто там о снисхождении просил?Я научилась жить, с судьбой не споря,
Надежду затаенную храня,
Что Тот, кто разверзает воды моря
В конце не отвернется от меня.И я на смерть пойду, как на свиданье
Довольно, признаю свою вину,
И улыбаюсь миру на прощанье:
"Я делала любовь, а не войну!"Песня кончилась. Иска улыбалась и продолжала играть, но уже другую мелодию. Рахав положила невель и встала. Еще один день уходил. Солнце уже склонялось к западу, свет тускнел. Она подошла к новым гостям и пригласила их идти за ней. Они переглянулись, после этого встал старший по возрасту. Рахав улыбнулась, покачала головой, и сделала знак второму гостю тоже присоединиться к ним. После этого встал и более молодой, и все трое вышли из комнаты. По комнате пробежал шепоток. Кое-кто позволил себе фривольную шуточку по поводу странных пристрастий хозяйки, но тихо, поскольку и ее боялись, и Иску остерегались тоже.
Рахав открыла щеколду и распахнула небольшую дверь, за которой было темно и прохладно, все трое прошли в дверь, хозяйка закрыла ее на щеколду изнутри и произнесла.
- Тихо и быстро, идем наверх.
И сама поспешила по еле видным ступенькам, которые очень слабо освещал просачивающийся сверху свет. За поворотом открылся выход на крышу, на который в больших связках был сложен лен. Сверху крыша была прикрыта навесом, а с трех сторон огорожена стенами. Дальняя стена была выше и толще и, по сути, являлась крепостной стеной города. В ней было проделано узкое окно, в которое можно было увидеть вдали горы и кусочек дороги. С четвертой стороны, которая выходила во двор, крыша была отгорожена стенкой чуть ниже человеческого роста, сложенной из старых кувшинов, скрепленных глиной. Рахав повернулась к своим гостям и сказала:
- Времени совсем нет. Вы уже все видели и слышали, и довольно. Я могу добавить только, что все здесь храбрятся, друг перед другом, но на самом деле боятся страшно.
Дом мой неподходящее место во всех смыслах. Соглядатаев, конечно, всюду полно, но за мной следят постоянно, поскольку тут часто публика, царю Йерихона враждебная, гостит. Всякие сказки, что я колдунья, и поэтому меня не решаются тронуть, это для простых. А на деле я ему удобна, хочу я этого или не хочу. Вам надо немедленно уходить, а то закроют ворота города, и окажетесь в ловушке. И даже лучше я...
Тут речь Рахав была прервана перепалкой, которая раздавалась снизу со двора. Хелек громко ругался, кричал, что знать ничего не знает, и не велено никому открывать. А из-за ворот слышны были голоса, угрожающие разнести в щепки, как ворота, так и самого Хелека.
- Поздно ,- сказала Рахав.- Вы спрячьтесь здесь за связками льна, а я постараюсь вернуться немедленно.
И она побежала вниз по лестнице.
- Как ты думаешь, мы можем на нее положиться? - спросил Калев.
- Безусловно, - Ответил Пинхас:
- А, кроме того, если бы я и не знал этого ясно, все равно нет у нас выбора. И нам ничего не остается сейчас, как положится на Бога, так как от Него спасение.
Рахав вернулась быстро и рассказала:
- Я разыграла им целый спектакль. Сказала, что вы только что ушли, и чтобы бежали скорее, скорее догонять. Поверили.
Теперь через город вам нельзя. Спуститесь тут, через окно по веревке. И идите в противоположном направлении, вдоль вон того ручья и через ущелье в горы. Через три дня вас перестанут искать, тогда возвратитесь.
И еще одно. Никогда не просила, и может, теперь бы не стала, если бы только за себя. Но я хочу спасти свою семью, потому, что видит Бог, не заслужили они наказания. Отплатите мне добром и спасите мой дом в день Божьего гнева.
- Это правильно и справедливо,- Сказал Пинхас:
- Мы готовы платить добром за добро, ты лишь навесь красную нить на свое окно, чтобы мы знали, что этот дом твой, и собери у себя всю свою семью.
Оба спустились по веревке через окно в крепостной стене, а Рахав еще долго стояла у окна и смотрела вдаль, хотя тьма сгущалась и ничего уже невозможно было на дороге различить.
***
Взобравшись на небольшую горку, стояла Рахав, закутавшись в покрывало и смотрела, как догорал разрушенный город Йерихо. И услышала за спиной своей голос:
- Правильно ли Рахав смотреть в прошлое? Не лучше ли оставить его и начать жить заново.
Рахав обернулась. Голос был ей знаком, но все равно, странно было увидеть этого человека здесь, рядом. Странно было что его, предводителя Святого Народа, может занимать такая мелочь, как и в какую сторону смотрит она. А Иеhошуа продолжал:
- Вы, может быть, не знаете, есть старинная притча, про женщину, которая обернулась посмотреть на то, что сталось, с покинутым ею городом и превратилась в соляной столп.
- Нет, я конечно, знаю. Эта притча известна в моей семье. Но ведь это не так просто, не так очевидно, что именно хотела увидеть жена Лота. Жалела ли она о Сдоме, или может, злорадствовала. Есть взгляд в прошлое, который отнимает у тебя силы жить, а есть такой взгляд, который силы дает.
- И что же вы видите за этими разрушенными стенами?
- Я вижу одну старую историю, я вижу ее ясно, так как будто она случилась вчера. Не знаю, правда, заинтересует ли она царя Израиля.
- Царь Израиля, по нашему преданию, должен прийти из рода Иеhуды, а я просто временный руководитель. И, не зависимо от этого, мне действительно интересна твоя история. Предводитель народа по должности, просто обязан интересоваться всем, и большим и малым. Мне же эта обязанность не в тягость, я люблю учиться у всех, и учился всю свою жизнь.
- Было это лет тридцать назад. Несколько лет не выпадали дожди и ручьи оскудели. Кончилась вода в хранилищах воды, хлеб перестал родиться, и голод грозил городу. Тогда жрецы постановили, что боги гневаются на наш народ и что надо принести в жертву самого красивого, самого смелого и умного и родовитого. Молодой человек, на которого пал выбор, был сыном царя Йерихо. Но царь не возражал, он готов был на эту жертву, во имя блага народа.
Может быть, потому он не возражал, что очень любил свой народ, а может потому, что не очень любил своего сына, и даже, возможно, что очень его опасался. Потому, что сын его и вправду был молод, силен, красив, и к тому же любим народом. Я не знаю точно, если бы выбрали кого-то другого, так же безумно и дико в моих глазах было бы решение жрецов. Не знаю. Он был моим возлюбленным. Мы собирались уехать из Йерихо и пожениться. Но ничего не вышло. Мне кажется, я тогда немного сошла с ума. Я готова была броситься в огонь вместе с ним, я проклинала жрецов, и моя мать боялась, что мне это так просто не пройдет. Думали где бы меня спрятать, но я сама, назло всем, ушла к жрицам Астарты. От них я тоже потом сбежала, но это уже другая история.
Кстати, после этого случились две вещи, во-первых, пошел дождь, а во-вторых, заболели те жрецы, которых я проклинала, и трое из них умерло. С тех пор глупцы считали меня колдуньей и боялись. Неисповедимы пути Господа. Еще несколько недель назад я сказала одному мальчику, что я мечтаю, чтобы город Йерихо был уничтожен, как Сдом и Амора, и вот сегодня он лежит передо мной в руинах, но я не жалею и не злорадствую. Я просто хочу унести свое прошлое с собой. Нельзя забывать.
- И куда же ты направишь свой путь теперь Рахав?
- Не знаю, мир велик, возможно, мы поднимемся в Шалем, к родственникам моей матери.
- А ты не хочешь присоединиться к нам?
- Неужели предводитель Израиля считает, что есть место в среде Святого Народа для такой женщины, как я?
- Ну, конечно, у всех есть свой путь к Богу. Я же, со своей стороны, счастлив был бы предложить такой женщине, как ты место в своем шатре.
"Как странно, - подумала Рахав - всю жизнь так получается, что я связана с царями. Как видно есть предопределения, которые невозможно изменить."
***
В ущелье Прат, у одного из водоемов, скрытых, почти со всех сторон, от постороннего глаза, сидела красивая пожилая женщина, а вокруг нее расположились шестеро детей в возрасте от трех до 16 лет. Они отдыхали, перед тем как продолжить свой путь, ели сыр с хлебом и слушали рассказ женщины. Потом мальчик лет шести спросил:
- Бабушка, а этот Хилик Гиргаши, он был хороший?
- Я думаю да. Конечно он любил подраться, но это иногда бывает даже и с хорошими детьми. Правда, я не знаю, что с ним случилось потом, иногда люди меняются с возрастом. Ходили слухи, что его народ нашел себе хороший надел где-то очень далеко.
Ну, ребята, давайте собираться, мы должны засветло добраться до дома Хевера.
Все вместе быстро собрали остатки трапезы, сложили все в сумки и навьючили на осла. Самую маленькую девочку посадили на осла сверху, и продолжили путь вниз по ущелью. Девочка, которой было лет одиннадцать, взяла Рахав за руку и спросила ее:
- А этот принц, за которого ты мечтала выйти замуж, он в конце пришел за тобой?
- Ну, конечно, дорогая. Это же был ваш дедушка.
Ее брат вмешался в разговор:
- А как со свитком? Ты когда-нибудь записала свои песни?
- Нет, - ответила Рахав - как-то не вышло. Появилось много других дел. Правда одна из моих песен все же попала в свиток. На самом деле там она звучит не совсем так, как у меня, красивее, но смысл тот же. Так что можно считать, что все мои мечты исполнились.
- И поэтому ты состарилась?
- Наверное, поэтому. Но ты знаешь, я не жалею. У старости есть свои преимущества, которые молодые не всегда могут понять. Слишком долго оставаться молодым, наверное, тоже неправильно.
Рахав и ее внуки вышли из ущелья и продолжали двигаться вдоль русла ручья. У берега ручья росли олеандры и пальмы. Через некоторое время перед ними раскинулось довольно большое пространство, на котором прежде располагался город Йерихо. Трудно было сейчас представить, что здесь некогда высились крепостные стены, башни, дома, и дворцы. Сейчас перед ними были только руины, занесенные землей и заросшие скудной растительностью. Все с интересом разглядывали развалины и молчали.
Потом старший мальчик обратился к Рахав:
- Скажи, бабушка, а правда ли, что здесь случилось чудо?
-Да, - ответила Рахав.