КОГДА ПРИЛЕТЯТ САМОЛЕТЫ

Под утро испортилась связь И рейсовый "Тридцать четыре" Уже не пришел... И следили За небом три тысячи глаз...

Я хотела начать с того дня, когда я видела во сне Землю. И с утра мне было тоскливо, ничего не хотелось делать, и я решила пойти в Аэропорт...

Но вы ведь не знаете, что такое Ловушка, как мы этого не знали раньше, и я поняла, что нужно рассказывать с самого начала.

* * *

"Спокойно, — сказал капитан, Когда собрались на опушке, —Похоже, мы с вами в Ловушке, Но я расслабляться не дам".

Кое-что мы, конечно, знали. Говорили, бывает так, что планета как бы пропадает и никакими приборами ничего не удается уловить. Просто была, была, и вдруг — нет. А потом появляется снова через год, два, а то и через пятнадцать лет. Но ведь так случалось очень редко, всего четыре или пять раз. И первая мысль у всех была: "Почему именно с нами?"

Наше поселение — обычная исследовательская колония на ничем не примечательной, спокойной планете Стама. Ничто не предвещало, что она вдруг может стать ловушкой. "Почему, почему мы?"

Капитан сказал:

— Мы должны приложить все усилия для сбора научной информации, которая после нашего возвращения на Землю послужит отправной точкой для дальнейшего развития теории Ловушек. Я уверен, что при правильном подходе нам удастся избежать "эффекта ловушки". Я обращаюсь ко всем членам колонии и прошу всех не прекращать исследований.

Не дословно, конечно, — дословно я уже не помню, но приблизительно так он сказал.

Прошло полтора года и стало окончательно ясно, что ничего из этого не вышло. Я поняла это даже раньше. Я биолог, и наши исследования на планете заканчивались. Уже через полгода делать стало просто нечего. Шеф пытался, правда, придумывать всякие эксперименты, выходящие за рамки программы, но они ничего интересного не давали и стало скучно. Я совсем перестала ходить на работу и начала писать стихи.

Психологи не сдавались дольше всех. Последней их выдумкой был почтовый ящик и очередь в Аэропорту. В почтовый ящик можно опускать все, что хочешь, и было неизвестно, вынимает ли кто-нибудь оттуда письма. А в очереди надо было отмечаться каждый месяц. Предполагалось, что когда ловушка откроется и прилетят самолеты, то билеты на Землю будут выдавать согласно очереди. Теперь я почти никогда не хожу отмечаться. Меня отмечает мой сосед по очереди. Очень милый человек, между прочим. Он врач, и поскольку здесь никто не болеет, он не работает дольше всех остальных, почти с самого начала.

* * *

И вновь о том же: "Наша жизнь — игра", Где каждый метит в главные герои. Не торопись, придет твоя пора, И театр бенефис тебе устроит. О, если бы шагнуть со сцены вниз, С подмостков или с белого экрана, И все по-новому, и все переменить... "Ну, не дрожи... твой выход. Донна Анна".

Я проснулась в слезах. Мне снилась Земля, пустыня, и я выкапывала из песка какое-то растение. А сверху, из вирулета, Паша махал мне рукой: "Полетели на море! Наши все уже там". А я говорю ему: "Подожди, подожди немного". Но он не ждет, поднимается все выше и выше. Тогда я бросаю свое растение и бегу, и кричу... Но его уже нет...

Зачем я тогда сказала ему: "Нет"? Я же знала, что вернусь к нему! Просто хотела помучить немного, почувствовать свою власть. Почему он не подождал? Почему? "Перестань! — говорили ребята, — это же катастрофа, это вышло случайно!" Я — верила, я—не верила... Зачем я улетела с Земли? От себя не уйдешь, не улетишь.

Я решила сходить в Аэропорт, послушать разные сплетни. Всегда есть что-то новенькое, какие-нибудь слухи. Есть любители, которые ходят в Аэропорт каждый день. Я вообще-то не люблю. Но там в буфете вкусные коктейли.

Мы сели за один столик с парнем, лицо которого показалось мне почему-то знакомым.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— А тебя?

— Марк.

— Мы определенно где-то встречались.

— Да, наверное. Я из группы математиков.

— Я в детстве очень любила математику, даже училась в матшколе.

— А потом?

— А потом к нам пришел парень с биофака и объяснил, что мы — математики — необходимы биологии, что она без математиков загнется, что ей нужны свежие головы, новый подход... Ну, и соблазнил несколько человек, в том числе и меня. Сначала я, конечно, собиралась заниматься конструированием систем, но потом Паша меня отговорил. Паша — это мой муж, он погиб в Гималаях.

Что за странная у меня привычка — выкладывать малознакомым людям всю свою жизнь! Но он ничего, правильно реагирует. Какая разница, знакомы мы или нет, в любом случае люди могут быть небезразличны друг другу.

— Паша сказал: "Конструирование — это скучно. Всю жизнь выращивать бифштексы и котлеты де-воляй. А в нашем высокоразвитом мире до сих пор не знают, как общаются цветы". Ну, мы и стали этологами.

— Интересно, — сказал Марк, — а как общаются цветы на Стаме?

— Неинтересно. Знаешь, чем пахнут декорации? Краской и пылью, а вовсе не хвойным лесом.

— Ну, это, пожалуй, преувеличение.

— Хорошо, пусть преувеличение, но здесь это действительно скучно. А чем вы занимаетесь?

— Математикой. Только в основном все переключились на чистую. А я собираюсь открыть математический кружок. Вот ты, например, не хочешь пойти?

— Я бы с удовольствием, но это не будет слишком сложно?

— Нет, что ты, мы просто будем решать разные задачки. Иногда я буду излагать некоторые принципы, но ты потянешь, я уверен. Он съел вишенку из коктейля и допил до конца.

— Пойдем гулять!

Мы пошли. Мы гуляли по заросшему взлетному полю и по лесу. И мне было с ним просто, и ему со мной — тоже. А потом он сказал: "Слушай, выходи за меня замуж!"

На Земле я думала: "Никогда. Не хочу больше терять. Никогда не выйду замуж". Но Стама... Здесь нет гор и трещин, нет океанов, нет акул, нет ядовитых змей. Здесь не бывает чумы, холеры, свинки, скарлатины, инфарктов, воспалений легких, ангин, гриппа и насморка. Здесь все так просто! Мы поженились через три дня.

* * *

Мы выбрали себе небольшой дом. В нем жил кто-то до нас, но почти все было в порядке. В комнате на полках — шахматы и нарды. На стене висела картина с изображением двух ирисов. Из окна комнаты не было видно ни гостиницы, ни других домов, только склон холма. Мы стояли у окна. Марк обнял меня: "Вот мы и дома!" А я подумала: "Если закрыть глаза, вдруг можно представить себе, что мы на Земле?"

Вечером я зашла за вещами в гостиницу, где я жила вдвоем с Ирой. Надо было все ей рассказать. Когда я вошла, она сидела у окна перед маленьким зеркалом. "Ира, — сказала я, — я переезжаю". Она повернула голову и взглянула удивленно: "А что случилось?"— "Я вышла замуж".

— Ну да? — Ира теперь заметно удивилась и повернулась ко мне вместе со стулом. В руке кисточка и один глаз недокрашен. — И кто он?

— Он математик, наверное, ты его знаешь, ты же всех знаешь. Зовут — Марк.

— Марк черный или Марк рыжий?

— Наверное, черный.

Ира положила кисточку на столик и протянула то ли удивленно, то ли разочарованно: "Так он — красивый мальчик!" И осталось непонятным, то ли она меня считает слишком некрасивой, чтобы выходить за красивого мальчика, то ли полагает, что если красивый, то, наверное, глупый. Впрочем, мне это было безразлично.

— Он когда-то играл в бридж неплохо, но потом бросил, помешался на своей математике. Ну, ладно... Ну, ладно. Счастливо! Вдруг у тебя что-нибудь выйдет.

И опять осталось неясно, что она имеет в виду: мою личную жизнь или нечто большее. Ира повернулась и стала докрашивать недокрашенный глаз.

— Может, пойдешь со мной на футбол, посвистишь мне? — Я всегда ходила с ней за компанию, только посвистеть, потому что она свистеть не умеет.

— Нет. извини, не могу, я побегу!

—ну, пока,..

На следующий день мы отправились с визитом к Боре — моему соседу по очереди, — поскольку следовало соединить наши с Марком очереди и требовалось согласие соседей. Он жил в небольшом домике, недалеко от гостиницы. Сад, огород, и всюду земные растения, а я и не знала, что он "аграрщик". Очень красиво — розы под окнами и виноград оплетает веранду.

Боря очень обрадовался гостям. Он усадил нас на веранде и поил различными наливками — все из даров его сада. А виноградное вино было совершенно необыкновенного вкуса. Мне очень понравилось, а Марк не смог его пить и все пытался объяснить, что в нем чего-то слишком много, но чего — он и сам не знает: не кислоты, не крепости, а именно вкуса — слишком много. Но зато сам Боря ему очень понравился, и когда мы шли домой, он говорил о том, как замечательно, что есть на свете такие милые люди, к которым можно так запросто зайти, и тебе будут рады, и что вообще в "аграрщиках" на самом деле очень много хорошего.

* * *

А еще через день мы поругались. Я стала молоть кофе, а Марк на меня напустился: зачем же тратить время на такую ерунду, когда можно нажать три цифры — и тут же будет готовый кофе. А я обиделась и сказала, что не люблю синтетики, надоело, и что хоть кофе-то можно попить по-человечески. А он сказал, что все это — предрассудки, и вкус совершенно одинаковый. А потом мы помирились. А потом опять поругались... Поводы были ничтожны, я их даже не помню. Помню только, что было ужасно обидно и не хотелось уступать, потому что мне казалось, что я права. Но мы скоро мирились и было очень хорошо. А когда у Марка не решалась задачка, он становился очень злым и вообще со мной не разговаривал, и это было больнее всего. И я начинала фантазировать и представляла себе маленьких человечков, которые ночью собираются и строят стенку поперек нашей комнаты, и стенка все выше и выше, а Марк не замечает ее и не заглядывает ко мне, а все сидит и грызет карандаш. Но потом все проходило, и мы снова обнимались, человечки расползались по темным углам, и стенка разрушалась почти совсем.

Сначала я исправно ходила к Марку на кружок, но потом стало скучно. Сидят все вместе и решают задачки, одни и те же. Девицам быстро надоедает и они начинают болтать обо всякой ерунде: о последних сплетнях из Аэродрома, о том, какой цвет помады кому больше идет... Я стала ходить реже, но Марк не обижался, и если что-нибудь бывало на кружке интересное, он мне сам рассказывал. И это бывало чудесно, когда мы сидели вечером дома вдвоем и он мне рассказывал... Вот если бы не тоска по Земле... Настоящее небо и море. Много-много воды, а в воде рыбы. И растения, которые шепчутся у тебя за спиной и обижаются на недостаток внимания. Земля снилась мне редко. А тоска не проходила.

Как-то раз я уговорила Марка сходить на соревнования по бриджу, Ира меня звала. Мы даже сели играть. Я сама играю не очень хорошо, а Марк — здорово. Он на меня не сердился, когда я ошибалась, и все вроде было хорошо. Но дома он ужасно надулся, сказал, что бридж — пустая трата времени и день пропал зря. Ну, я, конечно, не смогла не возразить:

— И вовсе не зря! Чем же бридж хуже всего остального? Ведь в конечном итоге все, чем мы здесь занимаемся, все это — игры. Марк обиделся и сказал:

— Я совершенно не согласен, ты в корне не права и говоришь так мне назло, лишь бы возразить.

Но я действительно так думала.

— Ну неужели, — сказала я, — ты принимаешь всерьез все эти штуки психологов: разные тесты, очередь в Аэропорту, почтовый ящик?

— А что? Я раньше на полном серьезе писал письма домой и опускал их туда, в ящик.

— Но сейчас уже не пишешь?

— Я — нет, но знаю, что люди пишут и относятся к этому очень серьезно. Да ты и сама говорила, что опускала туда свои стихи!

— Да, но я относилась к этому несерьезно, не притворялась перед собой, что в этом есть какой-то особый смысл.

— А может быть, наоборот, ты притворялась перед собой, что не видишь смысла, а на самом деле на что-то надеялась? А электронщики? По-твоему, это все — тоже игра? Они же все-таки делом занимаются.

— Ну, что это за дело! Просто игрушки электронные. Все же прекрасно понимают, что из ловушки выскочить нельзя. Никто ведь не знает, что это такое. Все, что они пробуют, уже сто раз пробовали и до них: и Нуль—Т, и Эврику. Просто они тоже играют в то, что им нравится, но заодно и совесть спокойна: "Не просто мяч гоняем, занимаемся делом, не то, что другие". И почему они все время ссорятся с "аграрщиками"?

Кончилось тем, что Марк совсем обиделся, сказал, что я его не понимаю, отношусь к его занятиям несерьезно, и на всю ночь сел заниматься.

* * *

В зале шумели "аграрщики" и "электронщики". Марк вмешивался в споры, возражал и мирил. Мне же все это наскучило, и я пошла бродить по пустым коридорам и заглядывать в запущенные лаборатории. На пыльной галерее над залом оказался рыжий парень, который поглядывал вниз, в зал, и одновременно чертил у себя в бумажках какие-то фигуры: кружки, стрелки и еще что-то.

— Здрасте, — сказала я.

— Здрасте, — сказал он.

— А вы за кого? — спросила я.

— А вы?

— Я не знаю. Мне кажется, и те и другие в чем-то правы.

— А мне кажется, что и те и другие в чем-то неправы.

— И в чем же?

— Ну, по этому поводу у меня есть некоторая теория. Могу изложить, если хотите.

Я села рядом с ним около барьера.

— Да-да, ужасно интересно.

— Мне кажется, что и те и другие пытаются решать задачу, забыв сформулировать начальные условия. А это само по себе довольно сложно. С нами случилось нечто. И каждый в глубине души недоумевает: "Почему со мной?" А ведь надо бы прежде всего ответить наконец на этот вопрос. Как ты выберешься, если не знаешь, как ты сюда попал?

— По-вашему, самое главное — это правильно сформулировать задачу?

— По-моему, так. И главное — начальные условия все время меняются от любого нашего действия.

Я подумала о себе. Я подумала, что знаю, что со мной случилось и отчего я здесь. Ну и что из этого? Что я могу сделать? Все это, конечно, очень интересно, но, как и все остальное, — бесполезно.

— Вы математик?

— Был.

— А теперь?

— Вольный художник.

— Но теории у вас математические.

— У меня на Земле был один знакомый, который все проблемы и теории называл математическими. От названия ничего не меняется. Но математика здесь ни при чем. Кстати, как вас зовут? Я вот, например, Семен.

* * *

— ...Семен? Он совершенно гениальный математик, но сейчас занимается непонятно чем. Строит какие-то совсем общие теории. Мне понять их трудно.

— А если он такой гений, зачем же он попал на Стаму, чем он здесь занимался

— Говорят, у него что-то в жизни произошло.

— А у тебя, Марк, ничего в жизни не происходило?

— Да нет, ничего такого, что можно было бы считать личной трагедией.

Я спросила еще и у Бори, что он думает о том, почему с нами это случилось.

— Я думаю, мы все здесь неудачники, мы в той жизни не смогли никем стать, и для того, чтобы вернуться, нужно понять, кто ты есть и постараться стать кем-то.

— И что же, ты думаешь, что в тебе пропал винодел?

—Не уверен...

Завиральные идеи. Неужели жизнь можно решить, как задачку? Но мне стало казаться, что можно, что вот еще небольшое усилие — и я все пойму, и все кончится, развеется туман, и не завтра, а прямо сегодня прилетят самолеты, и мы все вернемся на Землю. Я пошла в гости к Семену.

Перед его домом росло деревце, странное, но чем-то знакомое. Потом я догадалась, что это просто клюква высотой в два метра.

— Так как-то, от тоски сотворил, — смутился Семен, — заходи!

— В общем, занятно. Если уж строить теории, то получается, что мы здесь все или неудачники или на почве личной трагедии. Семен засмеялся.

— Да, конечно, — согласилась я, — почти у всех в жизни была личная трагедия, а у кого ее не было, того, уж наверняка можно обозвать неудачником. Не в этом дело. Мне кажется иногда, что если бы у меня с Марком все сложилось хорошо, то... Только я не знаю, как это сделать. Оказывается, это так сложно! А что делаешь ты?

— Я вот строю теорию. Понимаешь, я не отрицаю, что бывают решения на интуитивном уровне, но, видно, не у моей задачи. Я не могу решить частную проблему, пока не знаю, как весь мир устроен.

— А на диспут ты зачем ходил?

— О, это замечательно. Если у нас есть "психологи", "электронщики", "аграрщики", игроки и прочие, то это отражает фундаментальные свойства мира: на любом уровне элементы разделяются на классы. Это же очевидно. Так же как, скажем, то, что животные заполняют экологические ниши. Ты же биолог? Вот я и изучаю, как все это функционирует.

— А мне кажется, что просто у каждого своя игра. И у тебя, в частности, — тоже.

— Что вокруг чего вращается, знаешь? Земля — или вся Вселенная вокруг Земли? Между прочим, согласно теории относительности, это нельзя определить никакими экспериментами. Спокойно ставь Землю в центр и решай свою задачку. Моя задачка — задачка, а ваша — игра. Или наоборот. Понятно?

— Непонятно, но здорово!

 

* * *

И будет снова день, и снова ночь. Все кончится и все начнется снова. Как страшно то, что некому помочь И подсказать тебе хотя бы слово. А мы на перекрестке, на пути, Уйдя от суеты, но не дойдя до сути. Никто из нас не ведает, что будет, О, только бы хватило сил дойти!

Марк приходил поздно и злился — у него что-то не выходило. Я обижалась и плакала, но как-то без толку.

Маленькие человечки строили стенку. Все бесполезно. Я изобрела несколько растений и посадила их во дворе. Растения были совсем как настоящие, вот только не тосковали по Земле и не шептались за моей спиной, а в остальном росли нормально, выпускали листочки и веточки, цвели, пахли, хотя и не так, как хотелось бы. Я пропалывала грядки и думала, не пойти ли в "аграрщики".

Иногда Марк приходил веселый, дарил мне цветы и носил меня по дому на руках. Тогда я думала, что и человечков, и стены — ничего такого вовсе нет. И совсем нет никаких неразрешимых задач. Все так просто. Вот только тоска по Земле.

Как-то утром меня осенило. И я решила, что знаю ответ. Вот он: я просто не умею ждать. Я всегда хотела, чтобы все решалось немедленно, все проблемы. Мне надо, чтобы ловушка открылась сегодня, не завтра. И личная жизнь чтобы стала счастливой сразу, немедленно. Если все это. возможно, то почему же не сейчас, не сию минуту? Надо научиться ждать, ждать даже всю жизнь, и при этом верить, что то, чего ждешь, должно произойти сейчас, сегодня. Интересно, пожалуй, стоит поделиться с Семеном. И я пошла к нему.

Семен неожиданно обрадовался моей идее. Он полез в свои бумажки и сказал, что сейчас включит меня в свою структуру. Начал подрисовывать какие-то круги и точки, но потом увял и сказал, что ничего особенного это не дает; так — только некоторые уточнения. С другой стороны, про меня лично он ничего не мог решить: может быть, это и ответ, а может — хорошее приближение. Вот и все.

Я пошла домой, несмотря ни на что довольная собой. Шла через лес и на поляне вдруг увидела самолет а вокруг него бегал незнакомый лохматый парень и ругался по-арабски. Это было так неожиданно, что я остановилась и не знала, что сказать. Он увидел меня и набросился сразу:

— Что это за планета-шманета, дыра-раздыра, три года на почтовом летаю, ни разу ничего подобного не видел. Где у вас начальство? Что у вас за порядки?

— А вы кто такой?

— Я Фредди, Фредди я. Понятно? У меня тут срочная почта, а я попал неизвестно куда, край неизвестно чего!

— Но как вы сюда попали? Мы же в Ловушке, к нам — невозможно... И от нас — тоже.

— Ничего не знаю, не понимаю. Играл просто в шахматы, ну и что, ну немножко памяти занял, все занимают, не один я такой. И вот вдруг бах — трах. Какая там ловушка? У меня груз срочный и жена беременна. Где у вас тут начальство? Ну и порядочки!

И мы побежали через поселок к капитану, а за нами народ. Прибегаем, а он спит. Спросонья ничего не понимает. Говорит, что этого не может быть, приборы, говорит, должны показывать. Фредди быстро ему объяснил и про него самого, и про его приборы, и побежали мы на аэродром. Фредди бросился к пульту и давай вызывать свое начальство. И что вы думаете? Ответила ему центральная. Фредди говорит: "Я здесь на Стаму попал". А они ему: "Брось заливать, Стама четвертый год в Ловушке". В конце концов вмешался капитан, разобрались вроде. Программисты побежали чинить машину.

Фредди говорит: "Сразу улетаю, семь человек могу взять и вот эту черненькую" (это про меня). А очередь уже стоит за дверью. "Я вот только за Марком сбегаю, я одна не могу". А очередь смотрит непроницаемо, может, они Марка и не пустят.

Но я побежала, а его нигде нет, так и не нашла. И Фредди улетел, а я пошла домой и встретила Марка — где-то мы с ним разминулись.

И мы снова пошли на аэродром, а там полно народа. И все говорят разное. Одни говорят: "Связь есть". Другие говорят: "Связи нет". Марк провел меня к связистам. Вошли мы в комнату. Они все столпились у пульта, а пульт молчит, связи опять нет. "Первый раз о таком слышу!" — говорит капитан. А в углу стоит Семен со своими листочками, довольный ужасно, и что-то там дорисовывает и вписывает.

— Бедная моя девочка, — сказал Марк, — получается, что ты из-за меня осталась, могла же улететь!

— А ты бы без меня улетел? — спросила я.

— Ну, я совсем другое дело. Тебе здесь так тяжело, ты все время мечтаешь о земле. А мне это вовсе не так важно. Ты для меня — самое главное в жизни, мне с тобой и здесь хорошо.

И тут что-то случилось. То ли со мной, то ли со всем миром. Открылось окно и запахло с улицы листьями и травой, и что-то зашелестело и зашуршало, и мы ушли с аэродрома.

А вечером опять Марк обиделся на весь свет из-за своей задачки. И я убежала на улицу, а там шел дождь, и слезы мои смешивались с дождем Пахло совсем как на земле, и растения оживали и радовались дождю. А я шла и плакакла, и бормотала стихи, какие, теперь уже не помню.