Из жизни той

Перед отъездом
Рассказ ведьмы
Телефон
Дождь
Этого не было

Перед отъездом

Открытка выпала из газет, которые Веня вынимал из почтового ящика. Он долго разглядывал плохо пропечатанный штамп и вписанные от руки слова, потом, зажав газеты под мышкой и держа открытку перед собой, стал подниматься по лестнице. Чувства были странные - радость и печаль одновременно. По привычке он искал какой-то запасной, обходной вариант - не ехать, вернуться к Валентине, зарыться в песок и жить прежней жизнью. Но все это не всерьез, зная, что назад пути уже нет. До этого момента еще оставалась возможность передумать, но теперь придется решать окончательно. Никуда не деться.

Началось все это лет десять назад. Первым уезжал Ося. Лучший друг. Пять лет за одной партой. Потом вместе учились в институте. Казалось, что они все друг про друга знают, однако, как это вышло, что Ося решился уехать, было непонятно. Веня спорил с ним до хрипоты, бил себя в грудь, говорил: "Россия наша родина, мы не можем ее бросать...", и все такое...

С Валентиной они тогда только поженились. Она была тоненькая, беспомощная, длинные ресницы, милые, грустные глаза. Всю жизнь бы охранять и защищать ее. Но всё вышло не так почему-то. Он прекрасно помнил тот день, когда в первый раз подумал об отъезде. Лето, дача, ссора с Валей. Не первая ссора, но тяжелая. Кажется, все началось из-за трехцветного котенка, которого Веня притащил домой. Валя на хотела его брать. Но дело было не в этом. Его поразило, какой она может быть злой и жестокой, а главное - совершенно чужой. Он ушел, куда глаза глядят. Целый день провалялся на пляже, глядя на мутную воду, на деревья на том берегу. Целый день ни о чем не думал, а к вечеру вдруг понял, что способен все бросить и уехать из этой страны. Что, какая бы она ни была родная и красивая - Россия, она всего лишь страна, где он родился и не больше... Веня сам ужаснулся своей мысли, потому что чувствовал - однажды возникнув, она его не оставит, одно зацепится за другое - вызов, разрешение, и в конце - Шереметьевский аэродром, уходящий вниз под крылом международного лайнера.

После этой открытки началось сумасшедшее время. Надо было успеть все оформить, упаковаться, отправить книжки другу Осе. Веня носился как заводной, ни о чем особенно не задумываясь, все было предрешено, и деваться некуда. Проводы устраивал в новой квартире, которую только что получил приятель. Натащил продуктов и водки, снял дверь с петель и поставил на табуретки, принес старый проигрыватель и пластинки.

Народ начал приходить с утра. Веня пил со всеми, беседовал, но был как будто в полусне. Часам к восьми, когда как раз собрались основные гости, он здорово налакался и думал только, где бы приткнуться. В конце концов, забрался в ванную, закрыл задвижку изнутри, сел на пол, и заснул. А в комнатах курили, разговаривали, танцевали.

***

С утра был ветер. Это я точно помню, когда ветер, я всегда как бы просыпаюсь. И в тот день тоже. По дороге на работу я сказала себе: "Кончай хандрить. Твоя дорогая и единственная доченька великолепно себя чувствует в пионерлагере, а ты бродишь как помешанная по пустому дому и ничем не можешь заняться". И, в общем, я решила поехать в гости к своим друзьям на холостую квартиру, где они живут летом, когда занимаются с учениками и зарабатывают деньги на зиму.

Посла работы я еще зашла в магазин, купила бутылку вина, и еще в подарок Анечке маленького пушистого медвежонка. Это не потому, что она у меня балованная, ей просто приятно, когда я приезжаю в лагерь с подарком, это значит, что я о ней думала. Она мне тоже что-нибудь всегда дарит.

Часов в восемь я до ребят добралась. Ученики все уже разошлись. Моей бутылке Ахметы бурно обрадовались, выгребли все запасы - зеленый горошек в банке, макароны и сыр, только собирались мы бутылку открыть, как позвонил Андрей. Он спросил, куда это мы все пропали и почему не идем провожать Венечку. Что касается меня, я сказала, что вообще с ним не знакома. "Ничего,- сказал Андрей, - там и познакомишься, главное, берите бутылку, гитару и приезжайте". Ну, я и поехала вместе со всеми, ведь глупо уже было бы возвращаться домой. Дверь в квартиру оказалась открытой, виновника торжества нигде не было видно, табачный дым, уйма народу, все разговаривают - проводы. Потом затеяли танцевать под гитару фрейлехс. Я очень танцевать люблю и, конечно, пошла.

Плясали долго. И совсем не сразу я Веню заметила. А он смотрел на меня, пока я танцевала, а потом подошел. Он сказал: "Как здорово, что я Вас не знаю, я могу с вами познакомиться", Вот так мы познакомились. Ушли на кухню и болтали целый час. А потом он мне сказал: "Уйдем отсюда". Мы шли по пустому ночному городу, а он обнимал меня за плечи, и говорил всякие глупости. Что я единственная и для него созданная, что никогда у него так не было, чтобы сразу человек показался родным, с первой минуты, что он теперь, когда меня нашел, не может потерять снова... Нет, нет, и вовсе он не смешной, он очень милый, очень нежный, и я ему поверила сразу, еще тогда, когда он смотрел, как я танцую.

Когда Веня проснулся утром, ее не было. На столике лежала записка: "Извини, милый, ты так сладко спишь, что не хочется тебя будить. Я позвоню. Целую". И рядом - мохнатый медвежонок.

"Бред" - подумал Веня. Когда она позвонит, когда я уезжаю завтра. И дел невпроворот. И где она телефон мой возьмет? Дел вправду было много. А вечером она позвонила. И Веня сказал, что им необходимо увидеться. Он все бросил и поехал к ней. Может и правда, они были созданы друг для друга. Им было очень хорошо, так, как не бывало ни у него, ни у нее раньше. Ни о чем не хотелось говорить, весь мир, все остальное казалось неважным, главное, что они были вместе. И ночь была бесконечной, но в семь часов она села на кровати, взглянула грустно и сказала: "Ну вот, и все".

А он не понял, что это "все". И когда в Шереметьево увидел ее через стеклянную перегородку, как она стоит там внизу, машет ему рукой и улыбается, он вдруг осознал, что не успел толком ничего сказать, сам замахал отчаянно руками, пытаясь все выразить знаками. Что им нельзя разлучаться, что она должна обязательно, обязательно к нему приехать, что он ее будет ждать... А она улыбалась ему снизу своей – грустной – улыбкой, и непонятно, поняла или нет...

И они оба не знали, что еще немного, и прикроет Советский Союз выезд на семь лет.

Рассказ ведьмы

Летом я с дочками жила в "Отдыхе" на даче. И каждый вечер электричка увозила меня от метро "Ждановская", от московской бесконечной суеты. Я ехала и остывала от городского безумного бега, и смотрела в окно, а там около какого-то дома на дорожке сидела коза, и дети с насыпи махали электричке руками.

Вечерами мы читали с детьми книжки, а ночью я спала на веранде, а сосны шумели снаружи.

Как-то раз ночью я проснулась. Спать совсем не хотелось, и я лежала и слушала шум сосен. Вдруг раздалось шлепанье босых ног, я чуть-чуть приоткрыла глаза и увидела, как на веранду выскользнули две фигурки в ночных рубашках до пят. Впереди Аля - старшая, а за ней Оля. Аля приложила палец к губам и Оля, встав на цыпочки, повторила ее жест. После этого Аля показала пальцем на полку и стала расплетать косу, а Оля залезла на стул и сняла с полки стакан и желтую чашечку. Я нечаянно зашевелилась. Девочки замерли в напряженных позах. Аля внимательно посмотрела на меня, и, не заметив ничего подозрительного, сделала Оле знак - слезать со стула. Потом она откинула волосы на спину. Волосы вились крупными локонами и доставали ей до пояса. Красиво как, в который раз удивилась я, надо же, какие длинные отросли. Потом Аля зажгла свечку и взяла Олю за руку. Вместе, на цыпочках, они пошли вокруг стола, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Волосы взлетали, девочки взмахивали руками, получался фантастический танец. Комнату заволокло туманом, очень захотелось спать почему-то. И сквозь дрему я уже не могла понять, то ли чашка и стакан выросли в человеческий рост, то ли девочки мои вдруг стали маленькие, но только вдруг Аля оказалась в стакане, а Оля - в желтой чашке. Открылось окно, и стакан с чашкой поднялись в воздух. Аля кинула на меня взгляд в последний раз, Оля дунула на свечку. Вылетая в окошко, чашка задела стакан и раздался странный звон. Такой, пожалуй, бывает, когда чокаются хрустальными бокалами с шампанским. "Никому не скажу", - подумала я, повернулась на другой бок и заснула.

Я очень твердо решила девочек ни о чем не спрашивать. Но такой уж я человек, редко мне такие вещи удаются. Два дня я терпела, а на третий, за чаем, вдруг неожиданно для себя самой спросила: "Да, а кстати, куда это вы третьего дня летали?" Аля не оторвалась ни от тарелки, ни от книжки, которую, вопреки всем моим запретам читала во время еды. Она пробормотала совершенно безразличным тоном: "Да так... от Крылатского направо". А Оля, наоборот, бросила ложку, которой ковыряла творог, и, подняв на меня черные глаза, сказала: "На Лысую гору" , - и стала ждать ещё вопросов. Пока я думала, чего бы еще спросить, она спросила сама: "А ты разве на летаешь никуда?" Пришлось признаваться, что давно уже никуда не летала...

"Полетим в следующий раз с нами", сказала Оля. Я задумалась. Конечно, очень хочется, но столько несделанных дел, и вообще: "Я лучше к Сереге съезжу, - сказала я, - уже два месяца его не видела".

Действительно, Серега живет тоже на даче, недалеко от нас. Сел на велосипед и через 20 минут доехал. Но я так устаю за день, что никак не могу собраться. После этого разговора прошел целый месяц. Но я, конечно, до Сереги так и не добралась. Я подумала обо всем этом в электричке, когда показались вдалеке белые домики станции Люберцы и я, как всегда, просто физически ощутила себя свободной от московской суеты. "Завтра обязательно поеду, - решила я, - если погода наладится."

"И в дождь все равно поеду", - подумала я, глядя, как на стекле вагонного окна появляются косые следы дождя.

Поезд долго стоял в Быково, пропускал скорый, товарные и местные электрички до станции Голутвин. И конечно, на автобус я опоздала, и долго шла под дождем пешком. А у самой калитки меня вдруг окликнул знакомый голос: "Лена!". Как много иногда мыслей умещается в короткий промежуток времени и я, пока останавливалась и оборачивалась, успела подумать: "Олег! Откуда взялся? Что делать? Удрать, убежать. Нет, нужно спокойно, как будто всё нормально, и улыбнуться". Я улыбнулась ему. Он шел по дорожке ко мне и тоже улыбался.

- Привет, - сказала я, - откуда ты взялся?

- Привет, - сказал он, - да вот, решил заехать навестить.

- Ну, тогда открой мне калитку и, прости, я устала страшно, я сейчас сумку разгружу и куда-нибудь прилягу, если ты не возражаешь.

- Нет, ну конечно. А где твои дети?

- Да, гоняют, где-нибудь. Открой дверь, пожалуйста. Спасибо. Заходи. Сейчас я только запихаю все в холодильник. Ты не обижаешься?

- Нет, что ты.

- Пойдем.

Мы поднялись на второй этаж.

- Извини меня, Я все-таки лягу, а то устала.

- Ну, конечно.

И я улеглась на диванчике. А он сел рядом на кресло.

- Ну, рассказывай, как дела, - сказала я.

- Нормально, - ответил он, - вот собираюсь в отпуск с дитем ехать.

- А куда?

- Вроде бы договорились с Серегой на байдарках на Угру.

- Ужасно завидно, а я вот на даче. Но тут тоже неплохо.. Сосны... Вот если бы погода была получше...

Он достал из сумки сигареты и закурил. Я сняла с подоконника пепельницу и поставила на диван рядом с собой.

Когда стряхивал пепел, случайно дотронулся до моей руки.

И весь мир пропал на миг, потому что для меня других таких рук не будет никогда, и сколько бы времени ни прошло ничего не изменится.

- Смотри, просвет в облаках, - сказал он, - дождь кончился.

- Поцелуй меня , - сказала я, - и будет солнышко. Он сел на диван, погладил меня по голове и поцеловал.

- Ну, зачем ты меня любишь, - сказал он с давней тоской в голосе.

- Как зачем? Низачем, просто так . И ничего страшного в этом нет, я же не страдаю по тебе и не буду никогда страдать.

В просвет между облаками выглянуло солнце.

- Солнце, - сказал он.

- Ну конечно, - ответила я, - оставайся, я тогда сделаю хорошую погоду.

- Мне завтра на работу после обеда, - ответил он.

- Ну и прекрасно. А я могу вообще не ходить.

Спали мы на втором этаже. Ночь была тихая. Луна светила в окно. И любимый мой был рядом. Почему он приехал, приедет ли вновь когда- нибудь, кто знает... Спит он или нет? А если не спит ,о чем думает? Я много раз пыталась представить себе, что он чувствует, как это я для него желанная и одновременно чужая, о чем он думает, когда лежит в темнота рядом со мной. Олег открыл глаза:

- Ты не спишь? - спросил.

- Нет не сплю, а ты?

- Не знаю, вроде поспал немного. Расскажи хоть немного, как ты жила, неужели все это время ждала, что я приду?

- Да, а что?

- Потрясающая женщина.

Внизу раздался скрип половиц и стук двери. Олег приподнялся на локте:

- Что там такое?

- Все в порядке.

Было тихо. Только ветер шумел в соснах. Потом внизу распахнулось окно и какие-то тени скользнули в лунном свете по комнате.

С утра была хорошая погода. Мы с детьми гуляли в лесу. А после обеда Олег уехал.

- Счастливо, - сказал он мне.

- Счастливо - сказала я.

К вечеру погода испортилась. Небо затянуло и пошел дождь. Я сидела на веранде, завернувшись в одеяло. В следующий раз обязательно нужно слетать на Лысую гору.

Телефон

Был вечер. Я лежала на диване, не думала ни о чём. Зазвонил телефон. Сняла трубку:

- Але!

- Алё!

- Наташа?

- Да.

Голос незнакомый.

- Привет.

- Здрасте...

Понятия не имею, кто это. Наверное, номером ошибся.

- Почему у тебя голос грустный?

Надо было спросить, кто это, выяснить, что он попал не туда и закончить на этом разговор. Но я сказала:

- Я устала. Я поругалась с начальницей, оборвалась вешалка на пальто и течет кран на кухне... и никто меня не любит.

- Подожди, - сказал он.

В трубке возникли шорохи, щелчки, а потом музыка. Я должна признаться, что в музыке ничего не понимаю: кварта, квинта - это все для меня темный лес. Но, с другой стороны, почему нельзя любить, не понимая? Просто слушать звуки и верить им.

И вот, искаженный телефоном, но знакомый концерт Мендельсона для скрипки с оркестром. И вот я плачу. А он говорит:

- Всё будет хорошо. И я сказала:

- Да, всё будет хорошо. Кто ты?

- Я Боря, - ответил он, - дай мне твой телефон и ложись спать. Я тебе позвоню завтра.

И я дала ему свой телефон. Как часто в своей жизни я мечтала о чем-нибудь необыкновенном, как часто я сочиняла про себя саму разные истории, придумывала себе несуществующие романы, так увлекалась, что даже сама верила иногда в придуманное. Но когда в жизни моей действительно что-нибудь случалось, я так быстро привыкала ко всему, что даже обидно.

Вот и теперь - я так быстро привыкла к этим вечерним звонкам, привыкла, просыпаясь, брать трубку и на сонное "Але" слышать Борин голос.

- Привет.

- Здрасте.

- Ну, что ты сегодня делала?

Я рассказывала ему, что делала, и он мне рассказывал, что он делал сегодня. Я жаловалась ему на то, что опять перегорела лампочка и на то, что кран на кухне все время течет. Я рассказывала ему свои истории, придуманные и настоящие, а он ставил мне Моцарта и Вивальди. И ко всему этому я, страшно подумать, так быстро привыкла.

Как всегда, автобус уже трогался, когда я в него забиралась. Почему так всегда получается, ума не приложу. Меня не любят вещи. Они ломаются, и пачкаются, и разбегаются от меня, Я уже не говорю про пуговицы, лампочки, капроновые чулки, но этот садист-холодильник, что ему от меня надо, почему он вечно трясется, как эпилептик? А водопроводный кран... О нем я вообще говорить на хочу. Я примирилась со всем. Пусть будет так, как есть. Я поняла, что необыкновенное не может длится. Вот представить себе, что приходит твой любимый делать тебе предложение... Нет, нет, не так... Я представляю себе подробно.

Я узнаю его по звонку в дверь. И, открывая дверь, улыбаюсь. И он улыбается мне. И заходит. Но есть в движениях его некоторая неторопливость или скованность. И я замечаю это, и понимаю, что сегодня он хочет мне что-то важное сказать. Не понимаю только, что меня ждет - радость или боль. Мы идем на кухню, я пою его чаем. Он молчит, пьет чай, потом тянется за сигаретой, вынимает ее из пачки, кладет на стол рядом с собой, но не закуривает. Потом поднимает на меня глаза и очень спокойно говорит: "Послушай, выходи за маня замуж". И это мгновения счастья, и боли, и грусти. Может, всю свою жизнь я дожидалась этого мига, но он уже прошел и дальше уже не будет ничего необыкновенного. Просто, может быть, другая жизнь - неизвестно, кстати, лучше или хуже, чем сейчас.

Нет, вы не думайте, что я такая уж пессимистка. Я же говорю, я со всем примирилась. И, засыпая, я представляла себе какую-нибудь глупость, вроде розовых оленей на голубой траве. И мне было спокойно, потому что где-нибудь среди ночи меня будил звонок и знакомый голос спрашивал: "Ну, как поживает водопроводный кран? Все течет?" "ВСЕ течет", отвечала я, переставляя ударения, и смеялась.

А как -то раз я ему сказала, что настоящие друзья бывают только с детства. Все, с кем я подружилась после школы, меня бросали рано или поздно. В крайнем случае, я их бросала. А Боря, видно принял на свой счет, и немного огорчился, и что-то мне такое сказал, сейчас уже не помню что, помню только строчки Самойлова: "Любимая, не говори, не говори про это..." И это была просто цитата, почему же в этот миг все снова стало необыкновенно, и стало трудно дышать, так что я даже глаза закрыла... Я сказала: "Мы незнакомы, может я старая и уродливая..." Он сказал: "Ты моя милая, моя хорошая девочка". Я больше не выдержала, я не хотела верить, я сказала "не надо" и заплакала. А он говорил: "Не плачь, не надо плакать и не надо бояться слов, и вообще не надо ничего бояться..."

Честно говоря, в детстве я никогда не плакала. Я была жутко боевая девчонка, лазила на деревья и дралась с мальчишками. Почему это теперь я стала такая рева...

В жизни много радости. Например, почтовый ящик. Приятно идти домой и думать, что в нем что-нибудь лежит. Неважно что, потому и приятно, пока я еще не знаю, что там может быть. Газет я не выписываю, журналы приходят редко, а письма - почти никогда. Но зато какая радость, когда через щелочку что-нибудь красное или синее. Правда, потом это может оказаться журналом "Молодой коммунист".

В тот день я опять поругалась с начальницей, и в метро ко мне пристал какой-то тип, еле отвязалась, но в ящике что-то лежало, и это было приятно. Я открыла ящик и выпало письмо. Письмо было не мне, а в девятую квартиру соседке Вере. Вот и хорошо, после ужина зайду к Вере, занесу письмо, хоть поболтаем.

Вера высокая, красивая, независимая женщина. Не думайте, что я прибедняюсь, я тоже, в общем, ничего, но на халате, конечно, не хватает пуговиц и на плечах драный платок, а у Веры гости. "Заходи,- говорит она, - познакомься, это школьные друзья". Я знакомлюсь:

- Наташа.

- Юра.

- Борис.

- Очень приятно.

"Садись", - говорит Вера. Я сажусь. Я пью с ними коньяк и усиленно абстрагируюсь от своего рваного платка и халата без пуговиц. А мужики уже пьяненькие малость. Юра определенно за мной ухаживает. Он долго ругает всех баб, а потом говорит мне, какая я молодая и привлекательная, и какой он для меня, наверное, старый хрыч. Хороший коньяк и полутьма, и какая, в общем, разница, все ли пуговицы на халате. Не хочется уходить. И я говорю Юре: "Все замечательно... но я все равно не могу быть вашей, потому что продала душу дьяволу". Наверное, я уже тоже сильно пьяная. Я говорю: "Он живет в телефоне и звонит мне по ночам. И я обещала ему, что никогда никого не полюблю, кроме него..." - "Неправда". Я поднимаю глаза. Борис смотрит на меня... Боже, какая я дура, как я сразу не догадалась, как могла не узнать его голос... А все так просто. Он звонил Вере и набрал вместо пятерки - шестерку, и попал ко мне, и в тот первый раз принял меня за Верину дочку, она тоже Наташа.

Я трезвею на глазах. Я говорю:

- Это правда.

- А если он Вас не любит?

- Он мне сказал, что любит.

- Но может, он шутил?

-Да, действительно, я как-то об этом не подумала.

Я действительно раньше об этом не думала вообще. Я медленно ставлю рюмку на стол. Я говорю: "До свидания, мне пора". И иду домой. А в голове почему-то крутятся всякие бессвязные рифмы и разрозненные строчки. Я ложусь спать и уже в подушку бормочу что-то совсем бессмысленное: "... пусть не с ним ... спи, усни...". И засыпаю. И просыпаюсь от звонка в дверь.

Конечно, я его впустила. Он говорил, что он подонок, что он пьян, что его надо выгнать. И просил прощенья, и просил не выгонять его. И дальше - о любви... но стоит ли...

А потом, после, когда он уже заснул, я опять разревелась. Я старалась его не разбудить, но слезы стекали по моему носу ему на плечо, а когда я попыталась высвободить руку, чтобы их вытереть, он проснулся. И, заботливо и нежно:

- Что с тобой, милая, чего ты плачешь?

- Ах, - сказала я, - кран на кухне опять течет.

- Знаешь, - ответил он, - с этим пора кончать. Чтобы завтра обязательно вызвала сантехника.

Дождь

Они пришли, когда гости еще не садились за с гол. Хозяин дома Женька, виновник торжества носился по дому, всем мешал, на кухне перекладывал всё с места на место так, что потом жена его Таня ничего не могла найти, и время от времени пробовал настойки собственного изготовления, конечно, с целью установления их качества, так что был уже немного на взводе. Он как раз собирался вплотную заняться своей прямой обязанностью - расстановкой стола, когда раздался звонок. Женька побежал открывать. Она стояла на пороге с цветами и бутылкой вина и улыбалась. "Привет, - сказала она, - поздравляю". И добавила: "Я сегодня не одна, познакомься". Следом за ней в полутемную переднюю вошел парень, протянул руку и сказал: "Саня, очень приятно". Женька пожал его руку и тоже представился. Сразу он вроде бы и не удивился, но потом, когда брал у нее цветы и бутылку, помогал снимать пальто, стало ему странно и неспокойно. Искоса поглядывал он на нового знакомого и думал: "Похож, непонятно чем, но очень похож... и надо, наверное, что-то сделать, чтобы ребята на заметили, а то будет неловко." Женька пошел впереди них в комнату и, чтобы приход новых гостей не привлек особенного внимания, стал распоряжаться. Кому-то сунул бутылку, попросил дам поставить цветы в вазу и занял несколько человек установкой стола. Несмотря на поднятую им суету, а может, действительно из-за этой суеты, никто вроде бы так ничего и не заметил. Ребята здоровались с Аленой, знакомились с ее спутником и никто ничему не удивлялся.

Вечер шел, как обычно. Уселись за стол. Принялись за еду и питье. Разговорились. Женька вставлял реплики и туда и сюда, смеялся, курил, сбрасывая пепел в тарелку, и все таки смутная тревога его не оставляла. Алена и Саня о чем-то тихо разговаривали между собой. Ну и что, подумал Женька, что странного в том, что он так на Сеньку похож. Бывает ведь. И откуда только он взялся,.интересно.

Вконец не по себе ему стало, когда старый его друг Коля, который, как всегда, заявился позже всех и к тому же уже пьяный, отвел его в сторонку и спросил: "Я вот никак не пойму, это старый Аленин муж, или уже новый". И пришлось ему объяснять, что муж Аленин погиб год назад. "Странно, -сказал Коля, - а так похож. Того же тоже звали Саня?" - "Нет, мужа ее звали Сеня" , - ответил Женька. И подумал как-то безнадежно, что и имена вот у них похожи.

Алена и Саня рано собрались уходить, Женька их не задерживал. Подал Алене пальто, чмокнул ее нежно и пьяно в щеку, улыбнулся и сказал: "Всего хорошего". Хотел сказать еще что-то, но так и не придумал.

Они вышли на улицу. Шел дождь. Фонари отражались в лужах. Они шли, обходя лужи, и он спросил ее: "Ты довольна?" "Да, - ответила она, - я знаю, тебе было тяжело, но мне очень хотелось. Я хотела, чтобы и они тебя увидели, а то мне все время кажется, что я все выдумываю, что мне все снится, что тебя нет на самом деле". "Какой толк, что они меня видели, если меня правда нет на самом деле, и теперь тебе все равно будет казаться, что весь этот вечер был выдумкой или сном... Ну, пора, я пойду". Они подошли к метро и остановились около освещенной площадки перед входом. Алена озабоченно посмотрела на него: "Ты устал, милый?" - "Нет, ты же знаешь, это ты очень устала и не можешь больше меня удерживать. Не грусти, я вернусь". "Ну, тогда пока",- сказала она, поцеловала его в лоб, и, не прощаясь, вошла в метро.

Станция Беляево. Какой-то мужчина будит меня. "Поезд дальше не пойдет, просыпайтесь, девушка". Я сонно поднимаюсь и выхожу из вагона. Яркий свет на станции слепит глаза. Я выхожу на улицу. На улице по-прежнему дождь – мелкий, противный. Автобус пустой и холодный. А тот - он ждет меня на остановке. Он поднял воротник от дождя, склонил голову набок, руки засунул в карманы. Когда я вылезаю из автобуса, он идет мне навстречу, а я улыбаюсь ему и беру его под руку. И, прижавшись друг к другу, мы идем домой, попадая ногами в лужи, потому что темно. И я улыбаюсь, улыбаюсь, чтобы не плакать.

Этого не было

Они поднялись на последний этаж гостиницы в бар с камином. Там было дымно и шумно. Горнолыжники, которые днем, казалось бы, совсем без сил возвращались с горы, к вечеру заметно оживали и толпились в баре, и танцевали под "Бони М". Сергей занял столик у окна, а Алексей отправился к стойке и принес себе оттуда коктейль, а Сергею, за отсутствием водки - рюмку коньяку, которую тот выпил залпом, в задумчивости закусив лимоном из коктейля своего друга. Все было нормально. Алексей тянул коктейль через трубочку и молчал, Сергей разглядывал через окно темный склон горы. Что бы вам сказать о них? Они дружили очень давно, могли молчать часами, могли месяцами не видеться, а встретившись - беседовать целую ночь совсем вроде бы не о том, что их обоих волнует. Поехать на Чегет предложил Алексей, а Сергей согласился не задумываясь, ему в этот год все было все равно. Только вышло, что в горах он затосковал сильнее, сам не осознавая, почему. Женщина, которой нет уже на свете, все время вспоминалась, вставала перед глазами, улыбалась и грустила, знакомым жестом убирала волосы, спадающие на лоб, курила и ничего не говорила. Иногда, когда он останавливался на склоне, ему так ясно представлялось, как она останавливается рядом, обдавая его при этом снежной пылью, смеется, дразнит: "Попробуй, догони!" - и улетает вниз. Не догнать, не поймать. Впрочем, все это не для прессы, и даже не для Алексея.

А в баре усиленно танцевали. Сергей смотрел на это смешение рук, ног, голов, джинсов и горнолыжных костюмов, и вдруг, как бывало уже не раз, где-нибудь на улице или в метро, показалось ему, что он видит ее мелькнувший профиль, ее волосы, ее глаза. Сразу опустил голову -потому, наверное, что не хотел приглядываться, чтобы видение так сразу не исчезло. Но потом, когда снова взглянул, снова увидел. Это была девушка, она танцевала и смеялась и казалась отсюда издалека чем-то похожей на ту, которой нет на свете.

Сидеть бы ему на месте, но не смог, а встал и пошел к ней через битком набитый бар. Шел медленно, знал, что на каком-то шаге рассеется наваждение, но оно все не рассеивалось, а танец кончился, и она уселась за столик. Сергей опомнился, когда уже был рядом . Увидел себя со стороны, как он глупо стоит и смотрит в упор на незнакомую девушку, увидел несколько удивленные взгляды ее соседей, и как сама она поворачивается медленно посмотреть, на что это они глядят. Собственно, совершенно неясно было, что делать. Но в это время началась снова музыка и Сергей ничего лучше не придумал, как пригласить ее танцевать. А взгляд у нее был удивленный и завороженный. Она поднялась медленно, положила руки ему на плечи и прошептала одними губами: "Но ведь ты не умеешь, ведь правда?..." И они двинулись в каком-то странном танце, не замечая, что их. толкают и пинают, и она все время оставалась похожей на ту..., хотя, конечно, одновременно была совсем другой. Они танцевали и молчали, а потом оказались на темной лестнице, а потом он ее поцеловал и она, ни слова не говоря, повела его к себе.

Света не зажигали, и вполне можно было себе представить себя с той, другой, так похоже, она, эта девочка, его целовала, а потом лежала тихо, тихо на его плече. Но Сергей вроде бы ничего себе не представлял, и ни о чем вообще не думал, он как будто вообще забыл, где он и с кем. Но, засыпая, вдруг почувствовал, что она плачет и автоматически сказал: "Оленька, ты чего?" Сказал сначала, а уж потом проснулся. А она села на кровати, вытерла слезы и сказала спокойно. "Меня Алена зовут. И прости, если что не так. Все это бред и блеф. Я обязана тебе рассказать..." Но Сергей замахал на нее руками, он не хотел ничего знать, он не хотел ничего слышать, он хотел, чтобы так все и осталось - прихотью судьбы, небесным подарком, возвращением любимой, хоть на час, хоть на миг...

И ни о чем таком не было больше речи, ни в этот день, ни после. И все оставалось так, как хотелось Сергею. Она была для него и самой собой, и той ушедшей, а он и не думал совсем ни о чем, и даже дней не считал. Но перед самым отъездом они с Алексеем просидели ночь за бутылкой водки (а может за двумя, я не помню), говорили о политике и о литературе, а к утру совершенно пьяный Сергей сказал: "Ты знаешь... это все .. как колодец без дна, я лечу вниз и не знаю, остановлюсь ли. И совершенно пьяный Алексей разумно ответил ему: "Остановишься. Мы завтра уедем, и ты больше никогда ее не увидишь".

Они попрощались на пороге гостиницы. Он дал ей свой телефон. Она смотрела грустно и прямо. Помахала вслед автобусу рукой.

Лыжи, рюкзаки на полу автобуса. Дорога по ущелью вниз, вниз...