К оглавлению "Статьи к недельным главам Торы"
Комментарий к Торе
Недельный раздел Вайешев
Арье Барац
Еврейская ненависть к себе
Между святым и святым
Иудаизм и его производные
В недельном чтении "Ваешев" говорится о событиях, произошедших после того, как Иаков "поселился в стране пребывания отца своего" (37.1). В ней рассказывается о любви Иакова к Йосефу и о той зависти, которую она возбудила в сынах Леи. Цепь братских конфликтов в этой главе как будто бы достигает своего апогея:
"И пошел Йосеф за братьями своими, и нашел их в Дотане. И увидали они его издали, и прежде чем он приблизился к ним, они замыслили убить его. И сказали друг другу: вот сновидец тот подходит. И теперь же пойдем и убъем его, и бросим его в одну из ям, и скажем: хищный зверь съел его" (37.17-20). В конце концов братья все же решают не убивать Йосефа, а продать его в рабство, в Египет.
Этот раздор полностью вписывается в общую канву братских раздоров, о которых рассказывается в книге Берешит. Но в одном отношении он все же от предшествующих раздоров отличается. В данном случае конфликтующие стороны сохраняют принадлежность одной судьбе: разделение между Йосефом и братьями, это разделение не между "святым" и "будничным", а между "святым" и "святым".
Вот что замечает в связи с этим, уже "внутриизраильским", конфликтом р.Броер в своей книге "Перкей моадот": "История этого конфликта не завершилась с избранием Израиля, но продолжилась внутри него. Эта история продолжилась в отношениях между потомками Леи и потомками Рахели. Результатом ее явилось лишение первородства Рувена, бывшего первенцем Леи, и перенос его к Йосефу, бывшему первенцем Рахели. При этом видно, что отстранение Рувена привело к аналогичному отстранению Гада, бывшего первенцем служанки Леи... Таким образом, мы видим, что отстраненные - в результате избрания - оседают на "другой стороне" (Иордана): Эдом, Моав и Аммон на юге, Рувен и Гад - на севере. Между ними имеется только одна разница: Эдом, Моав и Амон выведены полностью из судьбы Израиля, в то время как Рувен и Гад выведены из причастности к первородству".
Тем не менее "причастность к судьбе Израиля", как мы видим, вовсе не застраховывает от конфликта. Более того, конфликт этот становится даже более жестоким, так что впору вспомнить о пресловутой ненависти евреев к себе самим.
Действительно, ни один из братских конфликтов, ведущих к разделению между "святым" и "будничным", не носил такого ожесточенного характера, как конфликт, ведущий к разделению между "святым" и "святым". Ни один из предшествующих братских раздоров - между Авраамом и Лотом, между Ицхаком и Ишмаэлем, между Иаковом и Эсавом - не заходил так далеко, как "внутриизраильский" раздор между Йосефом и его братьями.
Эсав, правда, также задумывал убить Иакова, который также отправился в изгнание - это аналогичная ситуация. Тем не менее степень реализации преступного замысла и его мотивация заметно ниже. Это с одной стороны. С другой стороны, конфликт Эсава и Иакова - сам предельно приближен к "внутриизральскому": ведь Иаков и Эсав исходно претендуют на одну миссию, и в лице христианской церкви Эсав не напрасно стал именовать себя "Израилем по духу".
Эсав - близнец Иакова, и спор с ним по своей сути приближается к "внутреннему" спору, спору между "святым" и "святым". По утверждению Мальбима, Ицхак верил, что Эсав и Иаков произведут один народ, в котором каждому из потомков будут принадлежать различные функции. Но даже если считать, что конфликт Йосефа с братьями и конфликт Иакова с Эсавом отличаются по сути, в нашем поколении внутренний "братский" спор евреев в самой решительной степени зависит от "внешнего" спора между Эсавом и Иаковом, зависит от спора между иудаизмом и европейской культурой. И на этой проблеме я бы хотел сейчас отдельно остановиться.
Современный раскол между светскими и религиозными израилитянами, а шире - между либеральным и национальным лагерями, по-настоящему может быть понят только в контексте иудео-христианских отношений. Действительно, светская, либеральная часть израилитян в первую очередь идентифицируют себя с европейской культурой. При этом, однако, мало кто отдает себе отчет, в какой мере эта культура связана с христианской религией.
Христианство зародилось как попытка выявления всеобщей сути иудаизма, как опыт возгонки синайского откровения в чистые, универсальные формы духовности. "Не тот иудей, кто таков по наружности, - писал апостол Павел, - и не то обрезание, которое наружно, на плоти, но тот иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога" (Рим 2.28)
Однако такое церковное "рафинирование" иудаизма, такая очистка религии от "внешнего" во имя выявления "внутреннего" оставляло слишком много мифологических "загрязнений", и не удивительно, что со временем общая идея "очистки" смяла и свои первичные религиозные средства выражения. В эпоху Возрождения наметился следующий решающий этап "рафинирования", на котором секулярная культура почувствовала себя истинной носительницей тех ценностей и идеалов, которые были восприняты европейцами из Библии. А в Новое время просветители открыто заявили, что они достигли на "уровне понятия" того же самого, что верующие получают в более примитивной форме - на "уровне представления".
Чтобы уяснить, о чем идет речь, достаточно привести символ веры американского просветителя Пейна. В своей книге "Век разума" он пишет: "Я верю в единого Бога и не более, и надеюсь на счастье за пределами этой жизни. Я верю в равенство людей и полагаю, что религиозные обязанности состоят в справедливости поступков, милосердии и стремлении сделать наших собратьев счастливыми. Но для того чтобы не предположили, что я вдобавок к этому верю еще во что-то, я на страницах настоящего сочинения сказал, во что я не верю... Я не верю в религии, исповедуемые еврейской, римской, греческой, турецкой, протестантской или какой-либо другой известной мне общиной. Мой собственный ум - моя церковь"
Можно сказать, что та критика, которой некогда христиане подвергли евреев, в Новое время обрушилась на их собственную голову. Вслушаемся в слова христианского апологета Иустина: "Что же касается до чрезмерной разборчивости иудеев в пище, их суеверия в соблюдении субботы, тщеславия своим обрезанием, лицемерия в постах и новомесячиях, - все это не стоит слова… Ибо из всего того, что Бог сотворил для пользы человека, прилично ли одно принимать как сотворенное хорошо, а другое отвергать как бесполезное и излишнее?… Не достойно ли осмеяния тщеславиться уменьшением плоти как свидетельством особенного избрания, как будто за это они преимущественно возлюблены Богом?"
Понятно, что от этой мысли уже рукой подать до аналогичной мысли в адрес самих христиан, а именно, что достойно осмеяния тщеславиться окунанием в купель, как будто бы за это христиане преимущественно возлюблены Богом.
Пафос частных секулярных мыслителей, начавших поиск религиозной истины вне церковных стен, зародился в этих самых стенах, зародился как критика иудаизма. Завоевавшая мир секулярная культура в своей духовной основе - христианская культура; она несет в себе вероучительный христианский заряд и нравственный христианский пафос. Обращаясь к математической образности, можно сказать, что европейская культура - это вторая производная от иудаизма, где первой производной является христианство.
Как бы то ни было, но ясно, что именно этот христианский гений вдохновляет сегодня израильских "антиклерикалов" на их борьбу с "религиозным засилием". Многие светские израилитяне считают себя не меньше евреями, чем ортодоксы, возмущаются их монополией на иудаизм, однако при этом они не замечают, что используют те же понятия и аргументы, которые использовали еще первые христиане.
Я далек от того, чтобы отвергать ценность такого отношения. Более того, в наш век, "век разума", этого подхода просто невозможно не придерживаться. Однако придерживаться его - вовсе не значит отвергать традицию ("уровень представления") как нечто низшее; придерживаться его - не значит отрицать иудаизм. Апостол Павел говорил, что "не то обрезание, которое наружно, на плоти, но тот иудей, кто внутренно таков", но это противопоставление ложно. Ведь тот, кто обрезает крайнюю плоть "наружно", старается и "внутренне" соответствовать. А в отличие от "будничных" народов (которым ни обрезание, ни суббота не предписаны), народу "святому", как говорил сам основоположник христианства, и "сие надлежало делать, и того не оставлять" (Мф.23.23)
Как бы то ни было, современный конфликт между светскими и религиозными израилитянами в своей основе - это иудео-христианский конфликт: он в большей мере отражает противостояние Эсава и Иакова, нежели Йосефа и Рувена. Однако благодаря самой этой абберации, благодаря тому, что противостояние Йосефа и Рувена наложилось на противостояние Эсава и Иакова, напряженность современного внутриизраильского конфликта весьма значительна.
Ничем выдающимся не отличаясь от своих европейских единомышленников, израильские интеллектуалы тем не менее причисляют себя к еврейскому народу и приписывают многие свои взгляды своим еврейским корням. Однако именно тот факт, что они ощущают себя евреями, возбуждает в них ту полыхающую ненависть ко всему "фольклорно" еврейскому, от которой шарахаются (после Гитлера) европейские либералы. Еврейские антиклерикалы как бы чувствуют ответственность за бездумный партикуляризм своих религиозных собратьев и мучительно стесняются их.
Впрочем, раскол по этой линии возник в еврейском народе не сейчас и не в Израиле, а уже два столетия назад и в Европе. В 1899 году один из родоначальников социал-сионизма Нахман Сыркин писал об эпохе эмансипации: "Если до того Израиль в собственных глазах был венцом творения, избранником неба и истории, то теперь народ гетто начал так себя презирать в душе и над собой насмехаться, как до того не смели делать злейшие из его ненавистников. Еврей из гетто с гордостью и полным самосознанием выставлял на виду у всех свое еврейство - разговорным языком, одеждой, образом жизни и обычаями; эмансипированный же еврей стремился к тому, чтобы с корнем вырвать из души еврейство".
В любом случае важно понимать, что за нынешней пресловутой еврейской "ненавистью к себе самим" стоят не только национальные комплексы, за ней стоят века взаимного иудео-христианского отчуждения.
И сегодня, когда христианский мир пересматривает свое традиционное отношение к иудаизму, когда он не только отказывается от былой претензиии "обратить" Израиль, но и начинает видеть в "уменьшении плоти" евреев знак вечного и самоценного завета - сегодня израильским верующим и израильским "антиклерикалам" также впору было бы взглянуть на свой конфликт другими глазами.
Как бы то ни было, но преодоление "внутренней" стены непонимания между светскими и религиозными евреями по-настоящему возможно лишь в более широком контексте переосмысления "внешних" взаимоотношений иудаизма и христианства, не только предшествующего секуляризму, но и послужившего его духовной основой.