К оглавлению "Статьи к недельным главам Торы"
Комментарий к Торе
Книга Ваикра
Недельный раздел ШминиАрье Барац
Третий Храм и трупное поле
Цикл и история
Возрождение или развязка?
Два полюса бытия
“И было, на восьмой (“шмини”) день призвал Моше Аарона и сынов его и старейшин Израилевых и сказал Аарону: возьми себе бычка молодого для грехоочистительной жертвы и овна для всесожжения без порока и представь пред Господа” (9.1-2) - этим описанием первого богослужения в скинии (после семидневной подготовки священников) начинается недельное чтение “Шмини”.
К этому времени с момента исхода прошел ровно один год. “И было: в первом месяце второго года, в первый день месяца, был воздвигнут шатер” (Шмот 40.17). Это совпадение трудно признать случайным. Скиния давно была построена и Всевышний мог бы и раньше повелеть начать жертвоприношения. Но Он явно приурочил начало служения к первому нисана.
Первого нисана евреи получили свою первую заповедь - заповедь исчисления времени: “месяц сей да будет у вас началом месяцев”, а через год, первого же нисана, началось регулярное ежедневное жертвоприношение в скинии.
Пожелание Всевышнего, чтобы прошел ровно год, говорит о том, что годовой цикл несет в себе определенный религиозный смысл. Но при этом знаменательно также и то, что тот годовой цикл, который обновился в этот “первый день первого месяца”, одновременно был и “восьмым днем” ( “шмини”) - то есть днем, символизирующим собой как раз выход из (недельного) цикла. Ведь в результате греха первого человека, совершенного в субботу, восьмой день так и не настал, после той субботы наступил первый день недели. Поэтому “восьмой день” символизирует в иудаизме прорыв в святость.
Таким образом приурочив восьмой день (священнических приготовлений) к новолетию, Всевышний как бы показывал, что священная история, история Израиля, история Скинии и Храма (т.е. история пришествия Шехины и ее последующего изгнания) - это история в собственном смысле слова, это движение к Истоку, как к Результату.
Возрождение или развязка?
Строительство Третьего храма представляется многим эсхатологической задачей, своеобразным мессионизмом, усилием выхода из истории. Эти подозрения трудно признать справедливыми. Храм предназначен именно для нашего, причем грешного, мира. Поэтому восстановление храма - это как раз возвращение в Историю, а не уход из нее.
Константин Фрумкин в статье “Последовательная парадоксальность святого города” (“22” №107) пишет: “тысячелетия отковали особое религиозное отношение к городу - символу как к невосполнимой потере - и это чувство стало ценным само по себе, оно стало содержательнее всех связанных с городом легенд... Потеря стала важнее вещи, а чувство потери стало важнее всего... Главнейшая еврейская святыня Иерусалима - т.н. стена плача... лишь напоминает о том, чего нет. Стена оказывается свидетельством утраченного храма. Придя к стене плача, еврей попадает в позицию, в которой с наибольшей рельефностью проявляется отсутствие у него его Храма. Стена плача - это точка, из которой Храма в наибольшей степени нет”.
Это весьма верное наблюдение. Евреи веками приходили плакать к Стене, но не помышляли о восхождении на саму Храмовую гору. Ничто так не свидетельствует об этой глубинной трансформации, как стихийное проявление радости, охватившей людей в день освобождения Иерусалима. Израильские парашютисты, быстро преодолев Храмовую гору, не задержались на ней, а спустились с нее, и здесь, у стены плача, проливали свои - на этот раз радостные - слезы. А через три часа Моше Даян и вовсе распорядился снять с Золотого купола израильский флаг. В этом спонтанном поведении сказался сложившийся за века новый стереотип еврейского отношения к храму: из повседневной действительности он превратился в отдаленную заоблачную мечту.
Но это вовсе не значит, что этот новый стереотип правилен и “историчен”. Первый и Второй храмы существовали в истории, Шехина обитала в них, и нет никаких оснований думать, что строительство Третьего храма синонимично концу света.
Однако при этом нельзя отрицать, что определенными, если не “эсхатологическими”, то “мистическими” проблемами строительство Третьего храма все же отмечено.
По-видимому, в этом вопросе стоит выделить два аспекта - человеческий и божественный. В пределах человеческих возможностей находится возобновление жертвоприношения на месте медного жертвенника, расположенного вне мечети.
Однако строительство Третьего храма - задача гораздо более сложная и без непосредственного божественного участия, пожалуй, неразрешимая. И дело даже не только в том, что на месте святая святых стоит мечеть. В строгом смысле слова, для начала строительства Третьего храма необходимы какие-то особенные явления. В агаде говорится, что Третий храм начнет строиться с небес, а галаха предъявляет к нему свои требования. В частности, описание Третьего храма, данное в 40-й главе книги пророка Иехезкеля, отличается от описания Первого храма, известного по книге Шмот.
Строители Второго храма должны были возвести его именно по описанию Иехезкеля, но так как они не имели соответствующих разъяснений, то возвели нечто среднее. Рамбам пишет в “Мишне Тора” в “Гилхот бейт Габехира” (1.4): “Здание, которое построил Шломо, описано в “Малахим”, здание, которое предстоит построить, по тому как это описывается у Иехезкеля, не разъяснено, и те, кто строили Второй храм во времена Эзры, построили его и по образцу здания Шломо и по тем словам, которые разъяснены у Иехезкеля”.
Таким образом Второй храм содержал в себе как элементы Первого, так и элементы Третьего храма, но Третий храм по идее должен быть построен таким, каким он представлен только у Иехезкеля. А для этого, по мнению того же Рамбама, необходимы дополнительные откровения.
Без этих дополнительных откровений можно восстановить подобие Первого и Второго храма, но нельзя воздвигнуть в собственном смысле слова Третий храм, во всяком случае тот храм, который видел в своем откровении Иехезкель (даже если по счету он будет третьим).
Но, повторяю, это не значит, что не следует делать предварительных шагов, что не следует стремиться к восстановлению храмовых служб, религиозный смысл которых весьма велик и не ограничивается искуплением грехов.
Два полюса бытия
Действительно, предназначение Иерусалимского храма является более широким, чем это может показаться на первый взгляд. Храмовая служба, образно выражаясь, была призвана противостоять царству смерти, противостоять тому трупному полю, которое образовалось с грехом Адама и павшим на него заклятием Всевышнего: “смертью умрешь”( Берешит 2.17) .
Значительное место в нынешнем чтении уделяется вопросу о чистых и нечистых животных. Нечистые животные недозволены в пищу, а прикосновение к их трупам делает человека нечистым с ритуальной точки зрения: “Всякий скот, у которого копыта раздвоены, но не в разрез, и жвачки не отрыгивает, - нечист для вас: всякий, кто прикоснется к ним, будет нечист. И всякий ходящий на лапах своих, из всех зверей, прикасающийся к трупу их, нечист будет до вечера” (11.26-27)
Трудно изъяснить, почему все насекомые запрещены в пищу, а именно определенного вида саранча - нет. Здесь может иметь место лишь один Божественный произвол, и верующие должны следовать заповеди еще до того, как они поняли ее смысл, тем более, что этот смысл может быть понят неверно. Однако человек не может запретить себе спрашивать и пытаться понять причины той или иной заповеди, и коль скоро он занимается этим, то общий принцип более менее ясен - это все тот же платонический принцип соответствия, т.е. принцип выявления присущей данному предмету идеи.
Как мы видим, трупы нечистых животных служат источником ритуальной нечистоты. Но при этом главным и фундаментальным ее источником является именно человеческий труп. Так, священники в принципе не могут прикасаться к трупам (Ваикра 22.4), а всякий прикоснувшийся к трупу израилитянин, для того чтобы войти в храм, должен пройти недельный обряд очищения.
Итак, труп - прежде всего человеческий труп, труп еврея - признается в иудаизме главным источником, “отцом” нечистоты, от которой может избавить только пепел рыжей телицы, а иными словами, все то же храмовое жертвоприношение.
Если Иерусалимский храм - это полюс святости, то не какое-либо “чужое служение” с его идолами, а имено труп является в иудаизме противоположным полюсом, другим полюсом бытия. А потому можно сказать, что в последнем своем пределе храмовое богослужение посвящено именно преодолению смерти, ограничению того трупного поля, которое в настоящее время охватывает всю планету.
Как я уже отмечал, согласно платоническому созерцанию все предметы светятся какими-то смыслами. Трудно найти человека, который бы отрицал, что все вещи несут какой-то смысл. Например, все нормальные люди мгновенно очаровываются детскостью, молниеносно опознавая ее в детенышах самых разнообразных животных. Очертания всех новорожденных, по меньшей мере новорожденных млекопитающих, чем-то одинаково трогательны.
Все предметы этого мира по своему что-то говорят человеку и используются им сообразно непосредственно узнаваемым в них смыслам. Так, женщины душатся духами, а не керосином, и украшают свои дома цветами, а не скелетами.
Но среди природных предметов есть и такие, которые выражают нечто противоположное Всевышнему, и первый из этих предметов - это действительно человеческий труп.
В мире имеется немало отвратительных зверей, но то, что более всего отталкивает и внушает иррациональный страх - это именно труп. Что же опознается в трупе? По-видимому, смерть. Труп - это не просто безжизненное физическое тело, вроде камня; труп - это бытие с отрицательным знаком. Труп - это не только результат смерти, труп - это самое лицо этой смерти. В трупе мы узнаем смерть точно так же, как в щенке узнаем детскость. Поэтому не удивительно, что мистики самых разных религий одмечают трупный характер лиц у обитателей ада.
Храм и труп, как бы являются прообразами праведности и злодейства. В Талмуде говорится: “Злодеи при жизни именуются мертвыми, а праведники и по смерти именуются живыми”. Это значит, что хотя в этом мире трупы праведников такое же обычное явление, как вид здравствующих злодеев, в мире истины праведники обретают жизнь, а грешники обретают видимость трупов.
Но в земном “историческом” мире граница этого разделения очерчивается именно храмовым богослужением, для участия в котором кающийся человек должен очиститься от ритуальной нечистоты, освободиться от влияния трупного поля.