К оглавлению "Статьи к недельным главам Торы"
Комментарий к Торе
Книга Шмот
Недельный раздел ТецавеАрье Барац
Чертог или чертеж?(продолжение)
Нынешнее недельное чтение “Тецаве” посвящено храмовому богослужению: законам, связанным со священническими одеяниями, и законам, связанным с жертвоприношениями.
В Талмуде, в трактате Арахин по этому поводу сказано: “Почему о жертвоприношениях и об одеждах первосвященника говорится в соседствующих отрывках? Чтобы показать: как жертвоприношения, также и одежды первосвященника искупают вину. Хошен искупает грехи, совершенные во время суда, эйфод - идолопоклонство; мантия - злословие; хитон - кровопролитие; тюрбан - высокомерие, пояс - дурные мысли; венец - наглость; штаны - разврат”.
Просвещенный человек искренне не понимает, как возможны столь причудливые связи, как ношение первосвященником пояса может кого-то искупать, и почему именно от “дурных мыслей”?
В значительной мере эти затруднения способен разрешить платонизм. Философия Платона учит о существовании двух миров: идеального и материального, причем между идеями и предметами существуют не просто соответствия, но генетическая связь. Вещи не просто светятся смыслами, именно смыслы вещей обеспечивают этим вещам существование. И религия, почти любая религия, принимает это как данность.
Сократ ищет то, что делает предмет именно этим предметом, а это качество именно этим качеством. Например, в диалоге “Гиппий больший” Сократ дознается, что такое прекрасное. Иными словами, он ищет “то, благодаря чему все прекрасное будет прекрасно”.
“Я спрашиваю о прекрасном самом по себе, которое все, к чему бы оно не присоединилось, делает прекрасным, - и камень, и дерево, и человека, и бога, и любое деяние, любое знание”.
“Как же ты будешь знать, с прекрасной ли речью выступает кто-нибудь или нет, - и также в любом другом деле, - раз ты не знаешь самого прекрасного?”
Читая диалоги Платона, человек обнаруживает, что мышление, простое рациональное мышление - вдруг оборачивается глубинным мистическим процессом постижения вечных идей.
Разумеется, к этому можно отнестись вполне прозаически. Так знаток античной философии А.Ф.Лосев пишет: “Было время, когда люди не могли отличать чисел, благодаря которым исчисляются вещи, от самих вещей. Но вот появилась школа Пифагора, которая установила, что число вещи вовсе не есть сама вещь, что вещи текут и меняются, а таблица умножения все время остается той же самой. И это открытие так поразило умы, что числа стали считать божественными существами и даже самими богами. И вот то же самое случилось с термином “идея”. Люди вдруг осознали, что идея вещи вовсе не есть еще сама вещь, а только ее смысл и отражение. И это открытие, которое в настоящее время понятно и очевидно каждому, восторженно превозносилось Платоном, так что идеи трактовались у него прямо даже как некие божественные сущности”.
Такая трезвая оценка платонизма вполне оправдана и закономерна, но все же не будем забывать, что во все времена существовали люди, которые приписывали “идеям” самостоятельное существование. Причем это их убеждение строилось не на рассудочной гипотезе, а на мистическом опыте. О существовании двух миров, идеального и материального, люди учили еще до Платона, а многие продолжают так учить вплоть до наших дней.
Так, Найберг, исследователь древней иранской культуры, утверждает, что в ее космологии “каждое земное явление, абстрактное или конкретное, соответствует некоему небесному, трансцендентному, невидимому образу, “идее” в платоновском смысле. Каждый предмет, каждое понятие предстает в двойном аспекте: “менок” и “гетик”. Есть небо видимое, но есть также и небо “менок”, которое невидимо. Наша земля соответствует небесной земле”.
Однако не только в древнем Иране, но и в новой Европе находятся люди, которые мыслят таким же образом. В их числе можно назвать немецкого теософа Штайнера и шведского ученого и мистика Сведенборга, который среди прочего писал: “Весь природный мир соответствует духовному... Природный мир есть и существует вследствие духовного мира совершенно так же, как последствие от своей причины... Все небесные тела: солнце, луна, звезды, также облака, тучи, дождь, гром, молния - суть соответствия... Все что есть в природе, от самого малого предмета и до самого большого, есть соответствие; потому что мир природный со всеми своими принадлежностями заимствует свое бытие и существование от мира духовного. Животные соответствуют чувствам, животные кроткие и полезные чувствам добрым, дикие - чувствам злым. Деревья соответствуют постижению и познанию блага и истины”.
Можно сказать, что платоновская философия просто сделала этот мистический опыт достоянием рационалистической мысли. Платоновская философия обнаружила в умо-зрении средство созерцания потустороннего мира.
Как бы то ни было, но любой религии присуща какая-то своя образность, свой живой язык символов. Именно наличие такого своеобразного языка делает ее оригинальной религией.
Однако при этом важно понимать, что если платонизм совершенно естественно вписывается в языческие религии, ибо является обоснованием реальности магических связей, то он представляет безусловную трудность для религий монотеистических, выступающих против магии и провозглашающих наличие в мире свободы. В свое время Церковь осудила учения теологов-платоников (например, Эриугена), а упомянутые мною Штайнер и Сведенборг также находятся за пределами христианской ортодоксии.
Если бы какой-нибудь христианский теолог заявил, что “Божественный свет исходит из горнего мира в дольний и наполняет Храм, а из Храма распространяется по всей земле, и каждый элемент мира получает предназначенный ему свет из соответствующей детали Храма”, то он был бы немедленно осужден как неоплатоник. Но написавший эти слова каббалист р.Йешая Галеви Горовиц, живший в XVI-XVII веках - ортодоксальный учитель иудаизма.
В позднем средневековье между аристотеликами и платониками внутри еврейского мира развернулась острая полемика. Аристотелики, которыми были все философы той поры, вступили в полемику с мистиками, опиращимися на платоническую интерпретацию каббалы. Победу одержали последние. Именно их понимание каббалы было принята раввинистическим иудаизмом.
В своем мистическом учении, Каббале, иудаизм отважился обратиться к платоническому подходу, несмотря на все те сложности, которые тот неизбежно несет. Будучи более близким к аристотелевскому методу, иудаизм тем не менее обращается к платонизму, как бы перефразируя: “Аристотель мне друг, но Платон дороже”.
Соблазн истолковать разного рода связи (например, связь тюрбана с искуплением высокомерия) магически, к сожалению, часто возникает, и многие адепты каббалы к этому склонны. Однако в своей основе подход Каббалы иной. Описываемая каббалистами связь скорее носит тот характер, о котором говорит Сведенборг в приведенной выше цитате.
Итак, если для платоника-язычника в каждом предмете проступал его собственный отвлеченный безличный закон, его внутренняя идея, то для каббалиста все предметы выражают какие-то характеристики личности, т.е. являются словом Всевышнего.
Поэтому неудивительно, что одеяние первосвященника, занятого искуплением народа от его грехов, осмысливается как искупляющее. Предметы священнического туалета наделены смыслами и по принципу соответствия пронизывают все миры.
А теперь, вооружившись общефилософским подходом платонизма, вполне можно попытаться понять значение иерусалимского Храма. Храм - это Дом Всевышнего, в иудаизме он обычно так и именуется, “Баит”- Дом. А что такое вообще Дом? Какую идею он несет? Или как бы спросил Сократ: Что представляет собой Дом сам по себе? В чем состоит “домность”? Что делает четыре стены и крышу именно Домом, а не просто правильной геометрической фигурой?
Дом - это не просто средство укрытия от непогоды, во всяком случае не только это. Первичным и прямым назначением Дома является отделение, отграничение человеческого субъекта от мира, от других людей. Дом (которым может быть не только дворец и квартира, но и пещера и бочка) - это прежде всего ограниченное пространство индивидуального присутствия, это сокрытие себя от всего мира и человечества. Но при этом это такое сокрытие, которое в любую минуту может обратиться самым теплым и интимным присутствием для того, кто в этот дом будет приглашен.
Стены и крыша (или обжитая пещера) - это внешняя продолженная граница тела, это культурная кожа индивида, а внутренняя обстановка дома - это его проецированный во вне лик. И неудивительно, что многие мистики разных религий утверждают, что в потустороннем мире души продолжают обитать в домах.
Но не естественно ли тогда предположить, что Всевышний пожелал иметь Дом по той же причине, по которой его желает иметь человек?
Как человек из плоти и крови не живет под открытым небом, но отделяет свое тело посредством крыши и стен, так и невидимый Создатель не желает оставаться “под открытым небом”.
Небо - престол Его, и земля - подножие ног Его, но в то же время Он желает иметь также и “Свое”ограниченное пространство, место, в котором Он желает находиться.
В Мидраше Шмот Раба рассказывается, что когда Моше услышал слова: “Построят Мне святилище и Я буду обитать среди них”, он сказал: но ведь сказано “Небеса и выси небес не могут вместить Тебя”(I Млахим 8.27). Ответил ему Всевышний: “Это не так, как ты думаешь, Моше. Построй Шатер из двадцати балок на северной стороне, из двадцати - на южной и из восьми - на западной, и Я спущусь на землю и явлю Себя в этом ограниченном пространстве”.
Храм - это обитель Всевышнего, то место, где Он принимал свой народ, и вообще всех людей земли.
Но отличается ли чем-то по существу обитель Всевышнего от обителей иных богов, которым поклонялись народы? Определенное отличие, возникающее из-за разницы между платонизмом языческим и монотеистическим, отметить можно: Если для язычника идея того или иного предмета наиболее полно раскрывается в наиболее совершенном экземпляре этого ряда, то для иудея - в наиболее невзрачном и неприглядном.
Всевышний подчеркивает, что Он ближе к беднякам, чем к богатым, ближе к сиротам и вдовам, чем к аристократам. В Зогаре нищие называются “двором Всесвятого”. Разумеется, Иерусалимский Храм не был лачугой, но во-первых, на протяжение почти пятисот лет Всевышний обитал в Шалаше (Мишкане), а во-вторых, в глазах современников Иерусалимский Храм не был самым впечатляющим сооружением древности.
В диалоге “Гиппий Больший” Сократ пытается постичь, что такое “прекрасное само по себе”, и признается, что оно для него неуловимо. Все что остается Сократу - это резюмировать свою беседу пословицей “Прекрасное - трудно”.
В дальнейшем я попытаюсь показать, что быть может, ответ на мучительный вопрос Сократа имеется как раз у “невзрачного” иудаизма.